Первые месяцы с малышом это каждодневная перестройка всего -- ломка привычек, перестройка системы ценностей, изменение мировоззрения, отношения к миру и отношений в паре. Кроме того это еще страх и неуверенность. Тебе вручили маленький комочек, беззащитный и беспомощный, и тебе нужно с ним что-то делать 24 часа в сутки. Не будем отвлекаться пока на положительный стороны всего этого, а просто признаем, что это одно из самых шокирующих событий, которое выбивает почву из под ног. Но к этому привыкаешь, каждый день, шаг за шагом, совершая круг повторяющихся действий - покормил, подрежал столбиком, поагукал, укачал - и так миллион раз и днем и ночью. На 101 заходе на очередной круг, вдруг начинаешь ощущать немыслимую эйфорию от того, что это маленькое трогательное существо очень умильно причмокивает, и гормональная волна уносит вас навсегда. Это начало пресловутого материнским инстинкта, так же как и отцовского. Поэтому вся эта бытовая сторона, она, конечно, сложна, но к этому привыкаешь, и именно через нее выстраиваются отношения с новым человечком. Что действительно выносит мозг, так это всё многообразие мифов и навязчивых представлений о том как "правильно" надо ухаживать за ребенком.

В Австралии подобного рода поверья, основанные ни на чем, кроме как многовековом представление о том, что такое материнство и как надо себя вести в данной ситуации, называют "бабьи россказни". Иными словами "одна баба сказала". Их существует великое множество, но наука и доказательная медицина не стоит на месте, и развеяла уже многие из них, и Австралийское общество, в целом давольно успешно из них вырастает. Но некоторые из этих поверий невероятно живучи. А другие становятся более ощутимы при общении на стыке культур. Приведу некоторые из них, которые особо назойливо преследовали меня.

1. У нее совсем не было молока

2. У нее было очень плохое молоко

3. Все должно быть стерильно

4. Никаких сквозняков

5. Ребенка нельзя "присаживать"

6. Ребенку нечего делать в общественных местах

Private Life Public History is an attempt to marry history with what 'ordinary people' think about history, the way they engage with the past and how they situate themselves within public narratives. This sort of things are usually investigated within the frameworks of social history, which is a branch of sociology. History is the science that investigates historical facts, explains variety of their interpretations and find the most trustworthy among them. There is always a competition for the title of the most trustworthy explanation there. On the other hand, Sociology is focused on investigation of social phenomenons, and the way Mr. Everybody consumes public meta stories and connects his own life with it is a social phenomenon. There might be several or quite a number of different patterns of engagement with the history and all of them will be correct. This introduction of sociology into the historyIt is quite a new trend illustrating that history is getting more open to the incorporating polyphonic views.




Another interesting feature about this book is the way it is written. The author tries to avoid dryness of scientific books through introducing herself and her own life stories, memories and feelings. It is quite unique for the books that are written on the base of research findings. Personality is commonly suppressed in favour of objectivity. It is usually done to make readers to think that anybody who will do the same research will end up with the same results. However, author's personal stories do not minimise the objectivity in this case. They add flavour to the book, make it memorable and eventually readable for wider audience. Reading is getting much easier when you can visualise an author and share his/hers feelings and worries, or at least understand the nature of them. The author thinks that inability to engage readers is one of the biggest issues of the history and historical books, so her book is an attempt to make history related topics engaging and captivating. I think that Anna Clark's narrative style is unusual, and I am not quite sure if it will be that captivating if every researcher will start to build in personal stories into research manuscripts, but in case of this book it doesn't contradicts with the research subject.

Anna Clark applies the same trick when she writes about such extremely sensitive issue as commemoration. Anzac day is the biggest event in Australian national collective memory calendar. It can be compared with Russian's Victory Day on May 9 or commemoration of A-bombing of Hiroshima on August 8 in Japan. Attempts to rethink historical events of those days or the way they are commemorated bring outbursts of indignation. Anna mentions Mark McKenna who ponders 'the growing centrality of the Anzac myth in Australian public life' and agues about it as follows:

 

'Australians appear to have lost the ability (or inclination) to debate the Anzac Day'. 'It has become an article of national faith and communion, a sacred parable we dare not question, yet another indication of narrowing of political debate in Australia.'

HIs article and the attempt to rethink the position of Anzac Day in national mythology outraged Australian public, so Anna herself starts from her personal encounters with Anzac Day and her feelings when she sees the veterans, which are 'can't choke back tears'. "Choking back tears' is an appropriate reaction for the occasion for majority of Australians. Anna's reaction meets expectations and gives comforting feeling to the majority of Australians. This makes it easier for her to move to the discussion of the dark sides of the 'commemoration festivals'. I personally think that this courtesy towards the feelings of those who have personal connection to the day, is a very smart move which is quite often neglected by researches. 


An attempt of the author to answer the question how it happens that people start to connect their personal stories with national meta-narratives and think of them as a 'part of oneself' is the most exciting part of this book. Anna thinks that it is related to building individual identity and quest for belonging. It is agued that 'the desire to make a sense of ourselves includes the need to place ourselves into a narratives - of our own lives, our family histories and cultural identities.' In other words the need of past comes from our need of building our individual life-stories, which gain their depth from larger historical narratives.

Revealing that common people have an awareness of contrasting historical readings and accounts as well as capacity to accept history's contestation is another fascinating founding of this research. Seeing history as an inherently contested subject is considered to be common among historians, while laymen are thought not to be able to embrace and accept the history with it's multiple facets. Besides, politicians are quite often simplify the stories and use the discussions for stirring up controversy. Ordinary public was viewed as easy target for politicians manipulations, however Anna's interview showed quite different tendency. I wonder if it is phenomenon that is typical for Australian society (or any other democratic society) or similar picture could be traced in other countries as well? Or may be there is an insufficiency in targeted group, or the way the research was conducted and it is the reason that the views of the adherents of contradictory historical narratives were not included into the investigation?

Глава 8 (продолжение)

(О расцвете и упадке Аделаиды, пессимизме австралийцев и нападениях акул)

Необходимо отметить, что это были времена блистательной чопорности. В 1950-ом Австралия была последней англоговорящей страной, твердо стоявшей на своих позициях. Она была настолько далека от всего, что власти плохо себе представляли, что приемлемо, а что нет, и поэтому выбирали самый безопасный вариант – запрещали всё. На одной из фотографий был торговый центр с огромной вывеской на крыше. На вывеске  – реклама знаменитого крема для загара фирмы Копертон, изображающая маленькую девочку в бикини и озорного щенка, тянущего её за трусики купальника так, что разделительная полоска на попке чуть-чуть видна. И вот в этом всё дело. Кто-то специально взял стремянку, забрался на верх с ведром краски и аккуратно закрасил полоску, разделяющую попку на два полушария. ( В конце концов нельзя допускать, чтобы люди маструбировали в торговом центре.) Цензура не заканчивалась на кремах для загара, она была невероятных масштабов и распространялась на театральные постановки, фильмы, журналы и книги. 

В букинистических магазинах Австралии сложно обнаружить  "Над пропастью во ржи", "Прощай оружие", "Скотный двор", "Пейтон плэйс", "Другая страна", "О, дивный новый мир" и сотни и сотни других книг, изданных до 1950-го года. И причина невероятно проста: они были запрещены. На своем пике цензура держала под запретом для ввоза в страну до пяти тысяч наименований. К 1950-ом году число запрещенных книг упало до нескольких сотен, но туда все же были внесены удивительные экземпляры, как например, "Рождение ребенка без боли" – её посчитали чрезмерно фривольной для австралийского вкуса из-за непоколебимой откровенности в описании того, откуда появляются дети. И речь, кстати сказать, идет только об обычной литературе. В этот список не входили всякие непристойности, которые, конечно же, тоже были под запретом. Цензура не ограничивалась тем, что вы не могли достать определенные книги. Вы не могли даже предположить, что они существуют, потому что сам список запретных книг был под запретом. 

Любопытно, что конец всему этому положила Аделаида. На протяжение десятка лет она была самой консервативной из всех австралийских городов. Виноват в этом – сэр Томас Плэйфорд, который с 1930-ых и по шестидесятые годы в течение тридцати восьми лет был премьером Южной Австралии или ее губернатором. Плэйфорд был настолько недалёк, что однажды, во время продовольственного кризиса, предложил "экспортировать из Австралии" пшеницу для одного из ее же штатов, в другой раз в разговоре с вице-канцлером университета Аделаиды он заметили, что вообще не видит смысла в университетах. Как вы можете себе представить, он был не в состоянии значительно увеличить интеллектуальный потенциал Южной Австралии. Затем в 1968 году был избран молодой харизматичный премьер из лейбористов Дон Данстан, и тогда Аделаида и Южная Австралия моментально преобразилась. Город превратился в рай для художников и интеллигенции. Фестиваль в Аделаиде расцвел в один из самых выдающихся культурных событий Австралии. Книги, которые все еще были запрещены в других штатах Австралии, как например "Жалобы портного" и "Обед нагишом", можно было свободно достать в Аделаиде. В Аделаиде был разрешен нудистский пляж. Легализирован гомосексуализм. В течение одного легкомысленного десятилетия Аделаида была самым хипстерским городом в стране – Сан Франциско антиподов. 

В 1979 году у Данстана умерла жена, и он резко ушёл из политики. Так Аделаиды упустила свой шанс и стала медленно погружаться в темноту. Интеллигенция и художники покинули город, а сам Данстон переехал в Викторию. При Плэйфорде Аделаида была отсталой, и этим она была интересна. При Данстоне она стала волнующе яркой. Я подозреваю, что основная проблема Аделаиды наших дней заключается в том, что она перестала быть интересной.  

 Все же это прекрасный город для неспешных прогулок в летний день. Я приобрел несколько книг в букинисте: старую книгу в толстом переплете под названием "Австралийский парадокс", для покупки которой у меня не было ни одной веской причины помимо того, что мне понравилась обложка, и цена её была очень привлекательной  – два доллара; я также купил свежий выпуск журнала под названием "Нападения крокодилов в Австралии", который был в десять раз дороже, но это компенсировалось такими его достоинствами как наличие сальных анекдотов. После этого я отправился на прогулку по громадным зеленым паркам города. 

Центральная Аделаида может похвастаться 1800 акрами парковых зон, что меньше чем площадь зеленых зон в Канберре, но намного больше, чем в других городах одного с Аделаидой масштаба. Как это часто бывает в Австралии, все эти парки наглядно отображают усилия, затраченные на создание британского колорита в условиях мира антиподов. Среди всего того, по чему люди изнывали по прибытию в Австралию, более всего, пожалуй, впечатляет их жажда иметь в качестве заставки английскую природу. На всех ранних полотнах, созданных в Австралии, вы можете заметить насколько неуклюже и вызывающе не по-австралийски выглядят пейзажи. Даже эвкалипты выписаны пышнее и кудрявее, чем они есть на самом деле, словно художник стремился придать им более английский вид. Австралия стала полным разочарованием для первых поселенцев. Они жаждали английский воздух и английские пейзажи. Поэтому строя города, они закладывают парки в английском стиле с дубовыми аллеями, березами, каштанами и вязами, чтобы они воспроизводили их мечты о сельских аллеях в Хамфри Рептоне или Капабилити Брауне. Аделаида  – это самый сухой город, в самом сухом штате, на самом сухом континенте, но когда вы прогуливаетесь по паркам города, то вам это даже не придет в голову. Здесь вечный Сасекс. 

К сожалению, в мире садоводства подобные ландшафты вышли из моды. Так как многие посадки уже почти отжили, приблизившись к своему естественному финалу, администрации парков приняли план по искоренению пришельцев и воссозданию речных пейзажей с традиционными для них кустарниками мали и прибрежными красными эвкалиптами, в том виде в каком они существовали до того, как европейцы прибыли в Австралию. Наблюдать растущую гордость за свою природу - невероятно приятно, но эти планы вызывают сожаление, если не сказать более.  Начнем с того, что в Австралии несколько сотен тысяч квадратных миль покрыты кустарниками мали и речными красными эвкалиптами, и они совсем не подпадают под "природные ландшафты на грани исчезновения". Хуже всего то, что парки в том виде, в котором они существуют сейчас, необычайно прекрасны и относятся к одним из лучших в мире; их исчезновение станет трагедией, где бы они ни находились. Если их неуместность вы объясняете для себя тем, что они в европейском стиле,  то тогда вам придется избавиться от всех домов, улиц, строений и австралийцев с европейскими корнями. К несчастью, как это очень часто случается в нашем близоруком мире, никто не поинтересовался моим мнением на этот счет.

Но сейчас парки все еще прекрасны, и я был рад окунуться в их зелень. В парке было полно семей,  устроившихся там на пикник и играющих в крикет теннисными мячами, отмечая день Австралии. Меня несколько удивило, что столько людей променяли пляжи на город, а ведь на западе Аделаиды есть километры замечательных пляжей. Все это создавало весьма располагающую атмосферу утраченного прошлого. Именно так мы отмечали четвертое июля во времена моего детства в Айове – в парках, играя в мяч. То, что люди в такой огромной стране как Австралия предпочитают тесниться на одном пяточке, чтобы отдохнуть, кажется странным, но опять таки, приятно странным. Возможно, что именно пугающая пустота делает австралийцев столь компанейскими.  На самом деле, парки были настолько забиты людьми, что зачастую было сложно понять, какой группе людей принадлежал какой мяч, и даже какой пятачок земли принадлежал какой игре. Когда мяч отскакивал на территорию соседней группы, что случалось довольно часто, происходил обмен любезностями: извинениями с одной стороны, и возвращением мяча и криками "ничего страшного" с другой. Это был один огромный пикник, и я был до смешного рад быть его частью, пусть и таким маргинальным способом. 

На то, чтобы обойти все парки и вернуться в исходную точку, ушло примерно три часа. Со стороны стадиона то и дело доносился рев толпы. По-видимому, крикет в живую был гораздо интереснее, чем крикет по радио. Наконец я вышел на улицу под названием Пенингтон Террас, где аккуратные дома цвета бледного купороса с тенистыми газонами смотрели на стадион. В одном из домов люди вынесли во двор всё, что было у них в зале. Я знаю, что такого быть не может, но в моих воспоминаниях, они вынесли на улицу абсолютно всё: напольные лампы, кофейные столики, ковры, корзинки для товаров из магазинов, ведра для угля.  То, что они вынесли диваны и телевизор, чтобы смотреть крикет, это даже не подвергается сомнениям. За телевизором, в нескольких сотен ядрах через парковую зону, находился стадион, и каждый раз, когда нечто волнующее происходило на их экранах, рев толпы тут же дублировался ревом толпы, доносящимся со стадиона.  

-  Кто выигрывает, - спросил я, проходя мимо. 

-  Чертовы бриты, - сказал мужчина, приглашая меня разделить с ним его изумление. 

Я устало тащился вверх по склону мимо импозантной громадины – собора Святого Петра.  Шел я в направлении гостиницы, собираясь принять душ и переодеться перед тем, как пойти на поиски паба, чтобы поужинать. Там, за пределами парка, стоял обжигающе жаркий полдень, и ноги у меня уже прилично побаливали, но Северная Аделаида поглотила меня без всякой надежды на то, чтобы выбраться из ее кварталов. Здесь царила эпоха благополучия, застывшая в воскресном покое, где череда старинных домов, утопающих в розах и франжипани, тянулась улица за улицей, и каждый клочёк земли воплощал тщательно организованное цветочное изобилие. 

Наконец я вышел к площади под названием Веллингтон; она была огромной, и величественный респектабельный паб возвышался над ней. Прямиком к нему я и направился. Там было прохладно, множество блестящих предметов и полированного дерева в декоре, а атмосфера  была располагающей к общению – в общем, ничего похожего на суровую простоту пивных в захолустье. Этот паб был местом для коктейлей и разговоров о денежных инвестициях. Людей было много, но большинство из них пришли сюда пообедать, а не выпить, ну или пообедать и немного выпить. Почти на каждом столе была тарелка с бифштексом или с фиш энд чипс, порции были настолько великодушными, что куски мяса и рыбы свешивались за края тарелок. На большом выдвижном экране транслировали крикет, но звук был выключен. Я нашел для себя приют на сегодняшний вечер. Я заказал пинту пива Куперз Драут и сел за столик откуда можно было наблюдать за площадью. Так я сидел абсолютно не шевелясь на протяжении нескольких долгих неспешных минут, даже к пиву не прикоснулся - просто сидел и наслаждался тем, что я нахожусь в далекой стране, в месте, где собрались люди, чтобы насладиться плодами изобилия, что передо мною бокал пива, а по телевизору – крикет. Что еще может заставить ощутить себя счастливым? 

Через несколько минут я вспомнил о своих находках из букиниста и вытащил книги, чтобы получше рассмотреть. Сперва я решил почитать "Австралийский парадокс" - отчет о годичном пребывании в Австралии английской журналистки Дженни МакКензи в 1958-1959 году - желая узнать насколько сегодняшняя Австралия отличается от Австралии сорокалетней давности, я нетерпеливо открыл книгу. 

Как же сильно они отличались друг от друга. Австралия, которую описывает госпожа МакКензи, была страной безмерного процветания, где полностью отсутствовала безработица, все отличались блестящим здоровьем и безудержным оптимизмом. В 1959 и в 60-ом годах Австралия стала третей в списке благополучных стран мира, о чем я не знал, и превосходили ее только США и Канада. Но самым потрясающим были компоненты благополучия тех времен. Госпожа МакКензи отмечает с изумлением, граничащим с восхищением, что к концу пятидесятых годов три четверти горожан в Австралии имели холодильники, почти у половины были стиральные машинки (в деревнях в то время не было достаточно электричества, чтобы  пользоваться мощными приборами, поэтому о них нет упоминаний).  Практически в каждом доме, где госпожа МакКензи бывала, имелся хотя бы один радио приемник – боже мой – и в большинстве домов имелся пылесос, утюг и электрочайник. Ммм, хотелось бы мне пожить в мире, где обладание электрочайником было поводом для гордости. 

Около часа я провел за чтением книги; читал я выборочно, завороженный простотой мира, описываемого госпожой МакКензи. В 1960 году телевизор все еще был восхитительным новшеством ( он достиг Австралии только в 1956 году и то только Мельбурна и Сиднея), а цветной телевизор был и вовсе недосягаемой мечтой. По воскресеньям в Мельбурне не продавали газеты, закон запрещал также работу кинотеатров и пивных. Перт находился на другом конце очень длинной разбитой дороги, и так продолжалось еще очень долгое время. Аделаида была вдвое меньше нынешней, а ее знаменитый фестиваль только зародился. Квинслед был отсталым ( таким он и остался до сих пор). Бефстроганов и курица Марилэнд считались экзотическими блюдами даже в лучших ресторанах, устрицы подавали с кетчупом. Для большинства австралийцев заморские яства начинались с консервированных спагетти и ими же и заканчивались. Существовало всего два вида сыра: "острый" и "изысканный". Супермаркеты воспринимались восхитительным новшеством. Пять процентов детей, достигших возраста поступления в колледж, на самом деле учились в колледже, о чем с восхищением и сообщалось, и это было на 1.56 процента больше, чем двадцать лет назад. Во всех отношениях это был абсолютно другой мир.  

Но больше всего меня во всем этом удивляет не то, насколько нынешняя Австралия лучше той, что была, а насколько они стали хуже себя воспринимать. То как австралийцы относятся к себе, вызывает недоумение у иностранцев. Они невероятно самокритичны. Вы будете постоянно с этим сталкиваться на страницах газет, в программах телепередач и радио –везде присутствует унылое убеждение, что неважно насколько все хорошо в Австралии, когда где-то все равно лучше. Любопытно, что достаточно большой процент книг об австралийской истории и жизни носит пессимистические названия, как например "Среди варваров", "Пожиратели будущего", "Под тиранией расстояний", "Эта изнеможденная земля", "Роковой удар", "Роковой берег". Даже в тех случаях, когда название нейтральное (а они никогда не бывают оптимистичными),  книга будет содержать в себе странные, ошеломляющие умозаключения. Джефри Блейней в своей книге  "Краткая история Австралии", проведя тщательный анализ достижений страны за последние двести лет,  повествует о том, что  с момента мирного обретения независимости прошло уже почти сто лет. Затем весьма неожиданно он заканчивает следующей фразой: " Сможет ли она продержаться еще одно столетие – не известно. В исторических перипетиях ни одна из границ не была долговечной." 

Ну и не странно ли это? Можно было бы понять, если бы это написал канадский историк, или бельгийски, ну или южно-африканский, но никак не австралийский. Я вас умоляю. В этой стране никогда не было никаких серьезных гражданских беспорядков, арестов диссидентов, никогда не существовало даже маломальского намека на территориальные споры. Австралия – это Норвегия Южного полушария. И несмотря на это, один из крупнейших историков наших дней утверждает, что существование Австралии в качестве независимого государства под вопросом. Невероятно. 

Если чего и не хватает Австралии в ее гордом одиночестве, так это перспективы видения. В течение четырех десятков лет она в тихом унынии наблюдала, как одна страна за другой – Швейцария, Швеция, Япония, Кувейт и многие другие – обгоняли ее по уровню ВНП на душу населения. Когда в 1996 году Гонконг и Сингапур протиснулись вперед Австралии, то из газетных статей и аналитических обзоров складывалось впечатление, что азиатский десант высадился где-то в районе Дарвина и широкой лавиной продвигается вглубь страны, скупая товары долгосрочного пользования, как это на самом деле и было. И кто обращал внимание на то, что все эти страны были лишь незначительно впереди Австралии, и что они вырвались вперед во многом благодаря обменному курсу? Кто обращал внимание на то, что по показателям качества жизни, таким как прожиточный минимум, количеству людей с высшем образованием, уровню преступности и так далее, Австралия все еще сохраняла позиции ближе к вершине списка? ( Она занимает седьмое место в ооновском списке стран по Индексу человеческого развития, немного отставая от Канады, Швеции, Соединенных Штатов и пары тройки других, но уверено опережает Германию, Швейцарию, Австрию, Италию и несколько других стран с сильными экономическими системами и высоким ВНП.) Во время моего пребывания в Австралии, она переживала невиданный ранее подъем. Среди стран развитого мира у нее был самый высокий уровень экономического роста, инфляция была незаметной, уровень безработицы – самый низкий за последние годы. И тем ни менее, согласно исследований Австралийского Университета 36 процентов австралийцев считало, что жизненные условия ухудшаются, и только пять процентов видело возможность их улучшения. 

Если смотреть по количеству долларов на одного человека, то факт остается фактом  –Австралия не входит в число лидеров, занимая 21 место. Но позвольте вас спросить, где вы предпочтете жить  – в третьей самой богатой стране мира, где вы станете счастливым обладателем электрочайника и как минимум одного радио, или в двадцать первой по уровню богатства стране, но при этом иметь все, о чем человек может только мечтать. 

С другой стороны, редко где еще вы рискуете быть съеденным морским крокодилом. Эта мысль пришла мне в голову, когда я открыл свою вторую находку – книгу под названием "Нападение крокодилов в Австралии" под авторством Хью Эдвардса – я сразу же и полностью погрузился в 240 страниц, описывающие отвратительно жестокие нападения этих хитрых и беспринципных тварей. 

Морские крокодилы – единственные животные, которые способны нагнать страху даже на австралийцев. Австралийцы, которые спокойно смахнут скорпиона с руки, или бесстрашно усмехнутся своре подвывающих собак динго, вздрагивают только от одного вида голодного крокодила, и мне не пришлось долго читать, чтобы понять причину.  

В марте 1987 года яхта с пятью отдыхающими на борту шла вдоль побережья Кимберли, но по дроге было принято решение сменить курс и отправится на реку Принс Реджент, чтобы посмотреть Королевский каскад – удаленное местечко небывалой красоты, где тропические водопады разбиваются о гранитные выступы. Там яхту пришвартовали, и все отправились кто куда – часть пошла карабкаться по горам, а часть купаться. Среди выбравших плаванье была молодая американка, профессиональная модель Джинджер Фей Мидоуз. Когда они заметили холодный, неподвижный взгляд и морду, наполовину скрытую в воде, приближающегося к ним крокодила, она и еще одна молодая девушка стояли по пояс в воде на каменистом выступе рядом с водопадом. Представьте себя на их месте. Вы стоите спиной облокотившись на каменную стену, отвесную и скользкую, по которой невозможно взобраться, и вам некуда отступать, и одно из самых кровожадных созданий на земле приближается к вам – причем вы знаете, что это настолько совершенный убийца, что за 200 миллионов лет он даже совсем не изменился. Короче, сейчас вас убьет тварь, которая живет со времен динозавров. 

Одна из женщин сняла пластиковый туфель и запустила им в крокодила. Он отскочил от его головы, и крокодил моргнул и на мгновение засомневался. Этим мгновением решила воспользоваться Мидоуз. Она нырнула в воду, пытаясь преодолеть 25 ярдов до безопасного берега. Ее подруга стояла в оцепенение. Мидоуз плыла, загребая воду сильными бросками, а крокодил плыл ей наперерез. Когда она проделала уже половину расстояния, крокодил сомкнул челюсти вокруг ее талии и увлек ее под воду. Со слов командира яхты мы узнали, что после того, как девушка исчезла под водой на несколько секунд, она появилась вновь на поверхности с раскинутыми руками, взгляд ее был застывшим. "Она смотрела прямо на меня. Но она не произнесла ни звука. Затем она вновь исчезла под водой, и больше мы ее не видели. На следующей день ей бы исполнилось 25 лет." 

Из-за того, что этот случай произошел в знаменитом туристическом месте, с задействованием роскошной яхты и жертвы из Америки, которая к тому же оказалась молодой и красивой моделью, наверное, он стал самым известным за последние 25 лет. Но дело как раз в том, что было много других случаев; согласно исследованиям господина Эдвардса, примерно 150 случаев за 100 лет. Более того, смерть Мидоуз была нетипичной, потому что она заметила приближающегося крокодила. Для большинства все происходит абсолютно неожиданно. В большинстве историй о нападениях крокодилов люди стоят или сидят недалеко от воды, или прогуливаются по морскому берегу, и в этот самый момент из воды выскакивает чудовище и хватает их еще до того, как они успеют закричать, не говоря уже о возможности вести с ним переговоры, и уносит их, чтобы сожрать в спокойной обстановке. И это самое страшное. 

А теперь ответьте мне на вопрос. Какая к черту разница сколько люди зарабатывают в Гонконге или Сингапуре, когда у вас под боком есть более важные вещи для беспокойства? Это все, что я хотел сказать.