Глава 1
http://thelifeafterjapan.blogspot.com.au/2012/05/chapter-i.html
Глава 2
http://thelifeafterjapan.blogspot.com.au/2013/02/2-1932.html
Глава 3
http://thelifeafterjapan.blogspot.com.au/2013/02/3.html
Глава 4 (I)
http://thelifeafterjapan.blogspot.com.au/2013/03/4-i.html
Глава 4 (II)
II
Во фраппуччиновом раю, чем Сидней в настоящий момент является, трудно себе представить, как здесь жили в
те далекие годы. За этим кроется отчасти весьма тривиальная причина – жизнь
идет своим чередом. Где двести лет назад были грубые лачуги и провисшие
палатки, сегодня возвышается огромный и миловидный город – перемена настолько
всеохватывающая и ошеломляющая, что невозможно представить себе два этих Сиднея
одновременно. Нужно также принять во внимание, что память об исторических
истоках Австралии несколько лжива, если не сказать более – она вытеснена.
Нигде в городе вы не найдете
мемориала посвященного Первой Флотилии. Сходите в Национальный Морской Музей
или Сиднейский Музей, где вы несомненно проникнетесь лишениями, которые
претерпевали первые поселенцы, и у вас даже возникнет мысль, что находились они
здесь не совсем по доброй воле, но тот факт, что они прибыли сюда в кандалах не
особо афишируется. Роберт Хюз в своей великолепной, волшебной истории, «Роковой
берег», рассказывающей о первых годах Австралии, отмечает, что до конца
шестидесятых каторжное прошлое не считали достойным изучения, и, разумеется,
упоминания в школьных учебниках. Джон
Пилгер в «Секретной стране» упоминает, что в его юношестве, в 1950-х годах,
даже в кругу семьи упомянать о «пятнах» было непринято; любопытно, что предков,
имеющих преступное прошлое, обозначали посредством этого менструального эвфемизма.
Я сам лично могу подтвердить, что если позволить себе слегка пошутить о
преступном прошлом с австралийскими слушателями, то вы сразу почувствуете, как
накалится воздух в помещении.
Лично я считаю, что австралийцы
должны быть чрезвычайно горды тем, что их неуклюжие и неутешительные начинания
в удаленном и опасном месте, привели к созданию процветающего и динамичного
общества. Это чрезвычайно хороший результат. Ну и что, что предок был несколько
нечист на руку в юности? Посмотри, что он оставил после себя.
Но вернемся в Серкъюлар Квэй, где
два века тому назад высадилась просоленная и всклокоченная компания губернатора
Филлипа. Я вернулся в Австралию после поездки домой, где мне нужно было
закончить другую работу и подготовиться к этому путешествию - теперь я был
вновь в Австралии, и, нужно заметить, ощущал радость от этого. Солнце сияло
прекрасной пышкой, город возвращался к жизни: ставни магазинов с дребезжанием
открывались, столики были расставлены перед кафе, и я купался в нахлынувшем на
меня чувстве изумления и восторга, которое возможно испытать, когда вас
выпускают из тесного самолета и вы обнаруживаете, что вы опять «там внизу». Я
собирался наконец-то посмотреть Сидней.
В расположении жизни не так уж
много мест лучше, чем Серкюлар Квей, где к тому же хотелось бы оказаться в 8:30
утра. Начать можно с того, что отсюда открывается вид на один из самых
красивых заливов в мире. Справа находится нестерпимо сверкающий на солнце Опера
Хаус с его задорной, угловатой крышей. Слева – громадный и величественный мост
- Харбор Бридж. Через залив - сверкающий и манящий Луна Парк с неистово
смеющейся головой вместо входа - парк развлечений в стиле Коней Айленда[1].
( Он был закрыт в течение многих лет, но какая-то героическая душа поддерживает
его чистеньким и сверкающим.) Перед вами – море, блестящее под солнцем,
заполненное массивными, старомодными паромами, выглядящими так, как будто они
сошли с картинок детской книжки сороковых годов прошлого столетия под названием
«Буксир Томас». Башни из стекла и бетона позади вас заполнены потоками
загорелых и легко одетых офисных сотрудников.
Атмосфера бодрого трудолюбия
заполняет пространство. Всем этим людям довелось родиться в безопасном и
справедливом обществе, где климат способствует тому, чтобы они были здоровыми и
красивыми, в одном из самых замечательных городов мира, кроме того, каждый день
они едут на работу на кораблике из детских сказок и, пересекая грандиозную
водяную гладь, отрываясь от своих Херальд и Телеграф, небрежно оглядывают Опера
Хаус, восхитительный мост и смеющееся лицо Луна Парка. Не удивительно, что они
выглядят столь чертовски счастливо.
Опера Хаус поглощает все внимание,
и вам, наверняка, понятно отчего так происходит. Он настолько привычен,
настолько «вау, я в Сиднее», что от него просто невозможно оторвать глаз. Клив
Джеймс, критик и выходец из Сиднея, однажды сравнил «Опера Хаус с печатной
машинкой, наполненной устричными раковинами», что, конечно, немного перебор. Потому
что Опера Хаус – это не об эстетике. Это об узнаваемых символах.
Сам факт его существования – это
маленькое чудо. Сейчас сложно даже представить, какой глушью был Сидней в
пятидесятых, находясь в тени Мельбурна и забытый миром. В 1953 году в городе
было всего 800 гостиничных комнат, что не достаточно даже для проведения одной
конференции, а все бары закрывались к шести вечера, и после этого делать в городе
было нечего. Заурядность города лучше всего может быть проиллюстрирована тем,
что в том замечательном по стечению суши и океана месте, где сейчас стоит Опера
Хаус, был муниципальный трамвайный парк.
Затем произошло два события. Мельбурн
получил право на проведение летних Олимпийских игр 1956-го года, - и это стало
призывом Сиднею действовать, если это можно считать таковым. Глава Сиднейского
Симфонического Оркестра, Евгений Гусинс начал агитировать строить концертный
зал в городе, где до этого не было ни одной достойной оркестровой площадки. И
так, город принял решение снести ветхие гаражи, а на их месте построить что-то
монументальное. Устроили конкурс на лучший проект, и собрали достойных, чтобы
выбрать победителя. Не сумев прийти к консенсусу, судьи обратились за помощью к
Ээро Сааринену, американскому архитектору финского происхождения, он просмотрел
предложения и выбрал проект, который был ранее отвергнут. Это был проект
малоизвестного тридцати семи летнего датчанина Йиорну Уотзона. Возможно, жюри
вздохнуло с облегчением - к их чести они придерживались отличного мнения от
мнения Саариэна - а Уотзону было сообщено о принятом решении.
По словам Джона Гюнтера, проект
был дерзкий, уникальный, блестящий и проблемный с самого начала. Проблемой была
его знаменитая крыша. Никогда ранее не строили здания со столь покатой и
тяжелой крышей, и никто не был уверен, что это возможно. Оглядываясь назад,
можно сказать, что в спешке, в которой проект был начат, было его спасение.
Один из ведущих инженеров позднее заметил, что если бы с самого начала
кто-нибудь осознал, что проект практически невыполним, он бы никогда не получил
зеленый коридор. Только на выработку стратегии по строительству крыши ушло пять
лет, а на весь проект отводилось не более шести, в итоге на все строительство
ушло пятнадцать лет. Постройка театра обошлась в 102 миллиона долларов, что в
четырнадцать раз превышало изначальную смету.
Любопытно, что Уотзон никогда не
видел свое восхваляемое создание. Он бросил проект в 1966 году, когда возникли
споры об увеличении сметы, и никогда не возвращался обратно. Не удалось ему
спроектировать и что-то даже близко достигающее славы Опера Хауса. (Все другие
его проекты расположены в Дании: церковь в пригороде Копенгагена, жилые
комплексы в Хелсингореи и Фреденбурге.) Гусенсу – человеку, который все это
затеял - тоже не довелось увидеть воплощение своей мечты. В 1956 году, во время
прохождения таможенного досмотра, у него обнаружили коллекцию разнообразных
порнографических материалов, и ему было предложено лелеять свои грязные континентальные
привычки где-нибудь в другом месте. И так, по иронии судьбы, он не смог
насладиться одной из своих самых выдающихся эрекций.
Опера Хаус – это выдающееся
сооружение, и мне нечего к этому добавить, но мое сердце принадлежит мосту
Хабор Бридж. Он не столь шикарен, но зато он довлеет надо всем и его видно из
любого уголка города, в самых странных ракурсах пробирается он в любой
городской пейзаж, как дядюшка, который хочет попасть на все фотографии. Издалека он галантно сдержан, волшебен, но не напорист, когда вы подойдете
поближе, то это воплощение мощи. Он взмывается над вами на такую высоту, что
под ним бы прошел десяти этажный дом, и выглядит как наитяжелейшее сооружение в
мире. Все его составляющие: каменные блоки башень, решетчатые балки, металлические
пластины, шесть миллионов болтов с набалдашниками величиной с яблоко – всё это
намного больше того, что вам доводилось когда-либо видеть в своей жизни. Этот
мост построен людьми, свершившими индустриальную революцию, у которых есть в
запасе горы угля, и которые могут расплавить в своих печах космический корабль.
Одна арка весит 30 тысяч тон. Это великий мост.
Протяженность от одного конца до
другого составляет пол километра. Я упомянул это не для того, чтобы сказать,
что я прошагал каждый его сантиметр, а потому, что есть в этой цифре некая
пикантность. В 1923 году, когда зажиточные горожане решили перекинуть мост
через залив, они намеревались построить не просто мост, а замахнулись на
создание самого длинного арочного пролета, какой когда-либо существовал. Это
было смелое начинание для молодой страны и заняло оно намного дольше, чем
предполагалось – почти 10 лет. Когда мост был уже почти завершен, в 1932 году в
Нью Йорке былбез излишней помпы открыт мост Байон Бридж, и он оказался на 762
сантиметра длиннее, что составляет 0.121 процент[2].
После долгих часов в самолете, я
был рад размять свои стройные ножки, поэтому я пересек мост в направлении
Киррибилли и окунулся в старинный, уютный пригород северного побережья. Что за
замечательный район это был. Я пересек небольшую бухту, где мой герой, авиатор
Чарльз Кингсфорд Смит ( о котором совсем немного известно) однажды взлетел на
своем аэроплане, затем я направился вверх по тенистому холму, пересек тихий
райончик, застроенный жилыми домами, утопающими в цветущей джакаранде и душистом
жасмине ( в садике перед каждым домом была огромная как батут паутина, в центре
которой красовался паук, способный заставить затаить дыхание даже мужчину не
робкого десятка). На каждом повороте открывались небольшие фрагменты вида на
голубой залив: залив поверх садовой ограды, залив у подножья покатой дороги,
залив, выглядывающий между двух домов как вывешенная на просушку простыня, -
прекрасные пластинки разрозненной мозаики. В Сиднее есть целые районы,
застроенные роскошными домами, состоящими исключительно из стекла и балконов
без единого листика способного создать тень или закрыть вид. Но здесь, на
северном побережье, открытыми видами мудро и величаво пожертвовали, выбрав
прохладные густые тени деревьев; и я гарантирую, что каждый житель этого района
попадет в рай.
Я прошёл через Киррибили, Ньютрал
Бэй и Креморне Поинт, потом несколько километров через зажиточный Мосман, пока,
наконец, не достиг Балморал с его уютным пляжем, выходящим на внутренний залив,
замечательным прибрежным парком, укрытым тенями мощных фиговых деревьев -
кстати, это самые замечательные деревья в Австралии. Указатель рядом с пляжем
гласил, что если вас съест акула, то это не от того, что вы об этом не были
предупреждены. Атаки акул, как выяснилось, более часты около побережья, чем в
открытом море. Я не знаю почему так происходит. Также в бодрящей книге Джима
Мориса «Сидней» я прочел, что залив кишит смертельно-опасными рыбами-домовыми.
Интересно то, что более я нигде не встречал ни единого упоминания об этих
хищных созданиях. Я хочу уточнить, что совсем не собирался намекнуть на то, что
у Джими Мориса богатая фантазия, просто хочу заметить, что в течение
человеческой жизни не возможно прочитать обо всех опасностях, которые поджидают
вас под каждым кустом или таятся скрытые водяной гладью в этой удивительно
ядовитой и зубастой стране.
Я в очередной раз убедился в этом
несколькими часами позже – в жаркий послеобеденный полдень, когда, уставший как
собака и взмокший от пота, вернулся в город и заскочил в огромный, заполоненный
группами Австралийский музей, расположенный неподалеку от Гайд Парка. Я пошёл
туда не потому, что это замечательный музей, а потому что почти сошел с ума от
жары, а здание музея выглядело одним из тех старых зданий, где царит полумрак и
отрадная прохлада. Там было и то, и другое и, к тому же, это был интересный
музей. Это огромный, старомодный музей - я говорю это в качестве комплимента и
не знаю более высшей похвалы – с залами с высокими потолками, наполненными
чучелами животных и витринами, заполненными горами насекомых, слитками
минералов или предметами материальной культуры аборигенов. В такой стране как
Австралия – каждая комната это нечто удивительное.
Как вы можете себе представить,
больше всего меня привлекало все то, что может мне навредить, что в
Австралийских реалиях означает - практически всё. Австралия, на самом деле,
одна из самых смертельно-опасных стран. Австралийцы сильно занижают возможность
того, что-нибудь может выскочить и укусить вас в лодыжку каждый раз, когда вы
ставите ногу на землю. Как, к примеру, мой справочник, который скромно
замечает, что в Австралии «только» четырнадцать смертельно ядовитых змей, среди
них западная коричневая змея, пустынная змея, тигровая змея, тайпан,
двухцветная морская пеламида. С тайпаном нужно держать глаз востро. Это самая
ядовитая змея на земле, у которой бросок настолько молниеносен, а яд настолько
силен, что ваше последнее слово вполне возможно будет: «Это была...»
Даже наблюдая с другого конца зала,
можно было сразу понять в какой из витрин было выставлено чучело тайпана, по
тому сколько мальчишек стояло и смотрело на него, завороженные бусинами его
лениво-злобных глаз. Вы можете убить его, набить соломой и положить в
стеклянную витрину, но вы не можете изъять то чувство угрозы, которую он в себе
несёт. Согласно табличке, яд тайпана в 50 раз смертельнее яда его соперника – кобры.
Удивительно, но зарегистрирован всего один случай нападения тайпана и было это
в Мильдура в 1989 году. Но мы то, дорогие мои маленькие друзья, знаем всю
правду – за стенами этого здания тайпаны не набиты соломой и не помещены в
стеклянные витрины.
Тайпаны хотя бы длиной пять футов
и размером с руку взрослого мужчины, что дает возможность их заметить. Мне
показалось более ужасным существование маленьких ядовитых змей, например как
маленькая змея пустыни. Она всего восемь футов длиной и обычно прячется в
мягком песочке, поэтому у вас нет никаких шансов заметить ее перед тем, как вы
опустите задницу ей на голову. А еще страшнее была коротконосая морская змея,
которая не больше земляного червяка, но содержит достаточно яда для того, чтобы
если не убить, то заставить вас сильно припоздниться к ужину.
Но все это ничто по сравнению с
деликатной и прозрачной кубомедузой - одним из самых ядовитых созданий на
земле. Много непередаваемых страшилок мы узнаем об этом сгустке смерти, когда
отправимся в тропики, но позвольте мне поведать вам одну короткую историю. В
1992 году один молодой человек из Кэрнса, проигнорировав все таблички с
предупреждениями, отправился искупаться в Тихоокеанских водах в районе пляжа
Халоувэйз. Он плавал и нырял, подшучивая над своими друзьями на берегу, упрекая
их в трусости, а затем начал орать нечеловеческим голосом. Говорят, что не
существует боли сравнимой с болью от ожога кубомедузы. Молодой человек
пошатываясь вышел из воды, покрытый лиловыми полосками похожими на следы
плетки, оставшимися на коже, там где кубомедуза коснулась его своими щупальцами,
и упал в судорогах и болевом шоке. Вскоре приехала спасательная команда,
накачала его морфием и забрала для оказания последующей помощи. А теперь внимание.
Даже находясь в бессознательном состоянии под анестетиками, он все равно
кричал.
Было приятно узнать, что в Сиднее кубомедуз
нет. Самая знаменитая местная угроза для жизни – воронковый паук – одно из
самых ядовитых насекомых в мире, яд которого «быстро распространяется и чрезвычайно
токсичен». Один укус, если помощь не будет оказана незамедлительно, приведёт к
тому, что вы будете скакать, охваченный приступом ни с чем не сравнимой
жизнерадостности, потом вы посинеете, а потом умрете. Было зарегистрировано
тринадцать летальных исходов, но после того, как в 1981 году было изобретено
противоядие, ни одного летального исхода зафиксировано не было. Также ядовиты
белохвостые пауки, мышиные пауки, пауки-волки, наша старая знакомая – черная
вдова («сотни укусов и около десяти случаев, заканчивающихся летальным исходом,
регистрируют ежегодно»), и раздражительные одиночки - пауки-скрипки. Мне сложно
сказать, видел ли я кого-то из них сегодня утором во время прогулки, но
сказать, что не видел – тоже сложно, так как все они на одно лицо. Впрочем,
никому не известно почему все австралийские пауки столь расточительно ядовиты -
для того, чтобы поймать и убить маленькое насекомое, они используют яд,
способный убить слона, и это явный перебор. Хотя благодаря этому никто не посягает
на их пространство.
С особым вниманием я изучал
воронковых пауков, потому как была вероятность, что я встречусь именно с этими
созданиями в последующие несколько дней. Они были округлыми, мохнатыми, около
четырех сантиметров в длину и безобразными. Согласно пояснительной табличке, вы
можете опознать воронковых пауков по «органу воспроизводства, расположенному на
одной из конечностей, изогнутому углублению и блестящему панцирю.» Можно,
конечно, проверить, позволив им укусить. Я аккуратно переписал себе все эти
особенности, поэтому как если случиться проснуться и обнаружить огромное,
мохнатое существо, передвигающееся боком, наподобие краба, по простыням, то я
вряд ли смогу вспомнить хоть одно из вышеперечисленных анатомических
особенностей. Я спрятал блокнот и отправился рассматривать минералы, которые не
столь увлекательны, но это компенсируется их благонравием: они почти никогда не
атакуют людей.
Я провел четыре дня, гуляя по
Сиднею. С покорным вниманием я посетил все основные музеи и провел пол дня в
восхитительно приветливой библиотеке Нового Южного Уэльса, но в большинстве
случаев, я гулял рядом с «водой». Без всяких сомнений залив это то, что делает
Сидней Сиднеем. Это скорее фьорд, чем залив, проникающий на 26 километров
вглубь и идеально пропорциональный – достаточно большой, чтобы казаться
грандиозным и достаточно маленький, чтобы казаться уютным. В любой точке вам
будет видно людей на противоположном берегу, и зачастую, если возникнет
желание, вы можете даже их окликнуть. Так как залив проходит через самую
сердцевину города, то он разделяет его на две приблизительно равные половины: северную
и восточную ( Не обращайте внимания, что восточная половина на самом деле
находится на юге, и что многие районы на севере называют восточными. Помните, австралийцы начинали британцами.)
Замечание о том, что залив простирается на 26 километров, практически не дает
никаких представлений о величине залива. Потому что он постоянно разветвляется,
уходя рукавами в безмятежные бухты, умерено изрезанные гавани, и за счет этого
длина береговой линии залива увеличивается на 245 километров. Один миг – и в результате
этой переменчивой извилистости – вы
находитесь на берегу уединенной маленькой бухточки, казалось бы удаленной ото
всюду, а затем вы огибаете мыс, чтобы обнаружить перед собой бескрайнее водяное
пространство с Опера Хаусом, Хабор Бридж и блестящими на солнце небоскребами в
центре композиции. Такие перемены бесконечны и невероятно привлекательны.
В последний день я отправился в район
Хантерз Хилл – укромный уголок, расположенный в 10 километрах от центра Сиднея
на высоком мысе, откуда можно любоваться тихими бухтами и заливами. Я
отправился туда потому, что Яна Моррис восхитительно описала этот район в своей
книге. Я позволю себе предположить, что она добралась до туда по воде, как
сделал бы всякий разумный человек. Я же решил идти вдоль улицы Виктории,
которая если не самая уродливая улица в Австралии, то наименее пригодная для
прогулок.
Я прошагал по улице без единой
тени километры, километры вдоль фабрик, складов, железнодорожных путей,
километры вдоль торговых районов, специализирующихся на продаже подержанной
мебели, промышленном опте, грязных пивных, предлагающих нечто сюрреалистично
неаппетитное («мясная нарезка» с 6 до 8 вечера ). К моменту, когда я достиг
указатель боковой дороги, ведущей к Хантерз Хил, мои надежды значительно
подувяли. Представьте теперь, что мое удовольствие от прогулки по Хантерз Хил
компенсировало каждый шаг по раскалённому солнцем асфальту; прекрасные,
тенистые районы, вымощенные крупными камнями жилые комплексы и уютные домики,
скопление живописных, респектабельных магазинчиков. Был там небольшой, но
замечательный районный клуб, датированный 1860 годом, аптека, которая
существует с 1890 года, что, наверное, рекорд попродолжительности в Австралии.
Каждый садик был сокровищем и почти всегда на заднем плане можно было увидеть
отблески залива. Сложно найти что-то более очаровательное.
Я решил не возвращаться той же дорогой,
которой пришёл, а вернуться к известному нам Хабор Бридж через Линли Поинт,
бухту Лэйн, Нортвуд, Гринвич и Волстонекрафт. Это был долгий, окружной путь, да
и день выдался знойный, но я был амбициозен, к тому же Сидней стоит того, чтобы
его посмотреть; я только-только достиг Линли Поинт и был еще очень далек от
центра города, когда обнаружил на карте короткий путь через, так называемый, парк
Теннисон.
Я свернул на маленькую улочку,
ведущую сквозь жилой квартал, и на полпути уперся во вход в парк. Деревянная
табличка гласила, что территория парка охраняется как природный зеленый массив австралийских
кустарников, и вежливо просила не сходить с проложенных дорожек. Это выглядело
неплохим правилом для парка в центре города, и я с радостью вступил на его
территорию. Я не знаю, что вы представляете, когда слышите слово «кустарники»,
но я не увидел коричневых, вялых зарослей, как ожидал, вместо этого я оказался
в зеленом лесу с пятнами солнца, пробивающимися сквозь деревья, и мелодичным
звоном ручейка. Врядли, здесь часто бывали люди: каждые несколько метров мне
приходилось подныривать или обходить паутины, развешанные над тропинкой - все
это придавало прогулке ощущение неожиданного открытия.
По моим предположениям, дорога
через парк, или резервацию, как австралийцы называют подобные парки, должна
была занять двадцать минут, я прошел уже примерно пол пути, когда откуда-то с
права, с нестоль удаленного расстояния послышался пробно-экспериментальный лай
собаки, как будто она пыталась спросить: «Кто это там?». Звук доносился не с
очень близкого расстояния и не был особо пугающим, но это был определенно лай
крупной собаки. Что-то в ее тембре настраивало на мысль – хищница, черная,
очень большая, всего несколько поколений отделяют её от волка. Почти в тоже
мгновение к ней присоединилась еще одна собака, тоже, судя по всему, большая,
теперь лай уже не был пробным. Лай говорил: «Полная готовность! Нарушитель на
нашей территории!» В течение следующей минуты он перешел в остервенелый лай.
Я нервно ускорил шаг. Собаки меня
обычно не любят. Это закон вселенной, как гравитация. Я не преувеличиваю, когда
говорю, что мне еще не удавалось пройти мимо собаки так, чтобы она не начинала
себя вести так как будто я собираюсь забрать ее Альпо[3].
Собаки, которые годами не вставали с дивана, учуяв мой запах за порогом,
заходятся в гневном лае и бросаются на закрытое окно. Я наблюдал маленьких,
величиной чуть больше пушистого тапка, собачек, сбивавших с ног миниатюрных
пожилых дам и волочивших их за собой через всю площадку, чтобы впиться в мои
сухожилия. Каждая собака на этой планете мечтает видеть меня мертвым.
А сейчас я находился один в лесу,
и две огромных и, возможно, голодных собаки наблюдали за мной. По мере того,
как я продвигался вперед, две бестии неизбежно приближались, и я, без всяких
сомнений, был их целью - они не отвлекались от этой задачи. Со скростью они
приближались ко мне. Теперь лай говорил: «Мы доберемся до тебя, парень. Теперь
ты – кусок мяса. Ты небольшой, сочный кусок мяса.» Обратите внимание, что в
этой фразе нет восклицательных знаков. В их лае не было даже оттенка
неистовства и бешенства теперь. Был лишь холодный расчет. «Мы знаем, где ты,-
говорил их лай - Тебе не удастся добежать до другого края леса. Мы будем подле
тебя через мгновение. Кто-нибудь, позовите полицию.»
Бросая тревожные взгляды на лес, я
перешёл на быстрый шаг, а затем на бег. Сейчас было самое время думать, что я
буду делать, когда собаки выскочат на тропинку передо мной. Я схватил камень, чтобы
обороняться, затем выбросил его, заменив на палку, лежащую на дороге. Палка
была до комичного огромной – около трех с половиной метров в длину и настолько
прогнившей, что добрая половина ее отвалилась сразу, как только я ее взял. Пока
я бежал, от неё отвалилась еще половина, и ещё, и ещё, пока в руках у меня не
остался лишь измочаленный огрызок – это было бы все равно, что защищать себя
буханкой хлеба; поэтому я выбросил ее и взял в руки по острому камню, и побежал
еще быстрее. Теперь собаки бежали параллельно со мной, как если бы они не могли
найти выход на тропинку, но дистанция между нами была уже где-то около 30-40
метров. Они были в ярости. Мой страх разрастался, я ускорил темп.
Спотыкаясь в спешке, я слишком
быстро проскочил поворот и со всего маха влетел в гигантскую паутину. Я ощутил,
как гигантский парашют сложился вокруг меня. Подвывая от ужаса, я попытался
разорвать на себе паутину, но лишь больно ударил себя в лоб камнями, которые
были у меня в руках. В одном из уголков моего сознания теплилась мысль: «Это
несправедливо, - а в другом: Никчемный идиот, лентяй, ты будешь первым
человеком в истории человечества, который погиб в парке, в самом центре
города.» Все остальное было кромешным кошмаром.
Сетуя на жизнь, несчастный, бежал я
сломя голову, пока, завернув, с легким вскриком недоверия не обнаружил, что
дорога резко обрывается. Передо мной была стена из непроходимых зарослей. С
ужасом и изумлением я огляделся. В панике - без всяких сомнений это произошло,
когда я кусками гранита пытался снять с себя паутину - я свернул на не ту
дорогу. Теперь путь вперед был перекрыт, а позади меня ждала узкая тропинка, ведущая
к двум сгусткам бешенной злобы. В отчаянии, я огляделся и с нескрываемой
радостью заметил, что на пригорке виднеется верхушка вертушки для сушки одежды.
Там был жилой дом! Хоть и не тем путем, который планировал, я дошел до границы
парка. Не имеет значения. Там – цивилизованный мир. Безопасность! Я взобрался
на пригорок так быстро, насколько мои приятно округлые, маленькие ножки это
позволяли - собаки теперь были где-то совсем рядом - я налетал на шипы, собирал
на себя паутину, воюя каждой молекулой моего тела за то, чтобы не попасть в
газетные заголовки, кричащие: «Полиция нашла тело писателя. Голову всё ещё
ищут.»
На вершине холма стояла каменная
стена около метра восьмидесяти высотой. Экстравагантно похрюкивая, я,
подпрыгнув, навалился животом на ее верхнюю плоскость и, перевалившись, упал с обратной
стороны стены. Перемена была разительной, чувство облегчения – грандиозным. Я
вновь был в привычном мне мире, в чьем-то ухоженном саду. Старые качели,
которыми никто не пользовался в течение нескольких лет, клумбы и лужайка вели к
внутреннему дворику. Вся территория с трех сторон была обнесена кирпичной
стеной, а с четвертой стороны был большой, уютный дом, видеть который было для
меня неожиданностью. Я вторгся на чью-то частную территорию, но о том, чтобы
вернуться назад в парк не могло быть и речи. С одной из сторон маячил сарай или
летний домик. Если мне повезёт, то за ним должен быть выход, и я смогу
выскользнуть в привычный мир незамеченным. Моим самым сильным опасением было
наличие и на этой территории большой, злобной собаки. Не будет ли это смачной
иронией? Снедаемый опасениями, я осторожно пробирался вперёд.
А теперь, на мгновение, давайте
посмотрим на ситуацию с точки зрения обитателей этого дома. Извините, что я вас
покидаю, но мне необходимо поставить вас по ту сторону кухонного окна
респектабельного жилого дома. Вы приятная домохозяйка средних лет, занимающаяся
ежедневной домашней рутиной, и в тот самый момент, когда вы наполняете вазу
водой, чтобы поставить туда пионы, которые вы только что срезали с клумбы перед
гостиной, вы видите, как мужчина перепрыгивает через ваш забор и крадучись пересекает
ваш сад. Замерев от ужаса и оцепенев от изумления, вы не в состоянии двигаться,
а просто стоите и смотрите, как он, короткими перебежками от одного укрытия к
другому, продвигается по вашей территории, до того самого мгновения, как он,
приникнув к земле начинает пробираться позади урны, которая находится всего в
трех с половиной метрах от дома. В этот момент он замечает, что вы за ним
наблюдаете.
«Привет!» - выпрямляясь,
жизнерадостно говорит он, улыбаясь, как ему кажется, искренне и дружелюбно, а
на самом деле так, как если бы он с утра позабыл принять предписанное ему
лекарство. В тоже самое мгновение вы вспоминаете статью, которую в читали на
днях в газете о грабителе, застреленном полицейскими, или о побеге из заведения
для душевнобольных преступников в Волонгонге. «Извините за вторжение, - говорит
незнакомец, - но я был в безвыходном положении. Вы слышали весь этот шум? Я уже
думал, что они меня убьют.»
Он глупо улыбается и ждет вашего
ответа, но вы молчите, потому как не можете произнести ни слова. Вы смотрите на
открытую дверь. Если вы оба ринетесь к двери, то вполне возможно,что вы достигнете
ее одновременно. В вашей голове одна за другой возникают разные страшные мысли.
«На самом деле я их не видел, -
продолжил мужчина беспристрастным и одновременно воодушевленным голосом, – но я
уверен, что они гнались за мной.» Он выглядит так, как будто жизнь обходилась с
ним сурово. Грязевые подтёки обрамляют его лицо, одна из штанин разорвана на
колене. «Они всегда на меня кидаются, - говорил он с теперь уже озадаченным, но
искренним выражением лица. – Похоже, что вокруг меня существовует тайный
заговор. Я могу просто идти по улице, размышляя о своих делах, а они вдруг
неожиданно появляются из ниоткуда, чтобы добраться до меня. Всё это меня очень
тревожит.» Он кивает головой и спрашивает: « У вас ворота не заперты?»
Вы не слушаете его, потому что
почти бессознательновсе это время ваша рука двигается в направлении ящика, в
котором хранятся ножи. На вопрос обращенный к вам, вы непроизвольно слегка
киваете.
«Тогда я, с вашего позволения,
удалюсь. Извините за причиненные беспокойства, - у самых ворот он тормозит и
говорит, - Позволю себе дать вам один совет. Никогда не ходите одна в этот
парк. Иначе с вами приключится что-нибудь ужасное. К слову сказать, у вас
прекрасный дельфиниум.- улыбается он так, что у вас внутри все холодеет, - Ну
ладно, пока.»
И ну этой фразе незнакомец уходит.
Через шесть недель вы выставляете
дом на продажу.
[1]Коней Айленд – это парк развлечений,
расположенный на острове неподалеку от Нью Йорка.
[2]Этот период не был благоприятным периодом
для для поддрежания австралийского чувства собственного достоинства в ее
отношениях с США. Спустя всего две недели после того, как мост был открыт и
оказался трагически короче, чем самый длинный мост, Пхар Лэп, самая выдающаяся
лошадь в истории австралийских скачек, умерла при загадочных обстаятельствах в
Калифорнии. До сих пор есть австралийцы, которые считают, что мы ее отравили.
Австралийцы неимоверно горды этой лошдью, и они не оценят, если вы укажете на
то, что лошадь была выращена в Новой Зеландии. (примечание Била Брайсона)
[3]Альпо – это расспространенная в Америке
марка сабачьего корма.
