В объятиях поражения (Джон Дауэр) Глава 1

Разбитые судьбы 

Полдень, 15 августа 1945. То, что произошло далее - незабываемо. 

На тот момент Аихаре Ю, жене фермера из префектуры Сизуоки, было 29. Все последующее десятилетия то, что произошло в этот день будет прокручиваться в ее памяти наподобие черно-белого кинофильма. 

Она работала во дворе дома, когда из деревни прибежал запыхавшийся гонец. Объявили, что император сам лично будет выступать в полдень на радио. Гонец прокричал эту новость и поспешил далее. Каждый должен был прийти послушать выступление. 

Даже, новость о том, что Америку - вражескую землю - поглотили морские воды, не была бы столь ошеломляющей. Император будет выступать по радио! Прошло уже двадцать лет с тех пор, как император Хирохито взошел на Хризантемовый трон, но ни разу за это время он не обращался к своим подданным с речью. Императорская воля обычно спускалась сверху вниз в виде императорских указов - печатных текстов, зачитываемых с почтением другими. 

Полвека спустя Аихара все еще будет помнить тот день вплоть до каждой мелкой детали. Она бежала в деревню, повторяя про себя строчки из Указа об образовании, заученные наизусть в школьные годы. "И если необходимость возникнет, мужественно отдай свою жизнь Родине,"- предписывал указ. Она знала - ее Родина была в отчаянно тяжелой ситуации, и думала, что император будет призывать каждого отдать все свои силы, чтобы поддержать фронт и быть готовым сражаться до самого конца, как бы горек он не был. 

Вся деревня собралась вокруг единственного радиоприемника, который транслировал всего один канал - правительственный. Треск и шум, сопровождающие выступление императора, да и сама манера речи - все это мешало улавливать смысл. Голос императора был высок, а интонации звучали неестественно. Он говорил не обычным разговорном языком, а формальным, витиевато украшенным классическими фразами и оборотами. Все собравшиеся, включая Аихару, стояли и смотрели друг на друга озадаченно, а мужчина, не за долго до этого прибывший из разрушенного Токио, прошептал, как вспоминает Аихара, словно обращаясь к самому себе: "Это значит - Япония проиграла." 

В тот момент Аихра почувствовала, что силы покинули ее. Когда она пришла в себя, она лежала на земле лицом вниз. По ее воспоминаниям, многие другие, потерявшие сознание, лежали на спине. Голос императора утих, но радио продолжало работать. Теперь говорил диктор. Одна из сказанных им фраз навсегда отпечаталась у нее в памяти, и уже не сотрется до конца ее дней: "Японская армия будет разоружена и отправлена назад, в Японию." 

На этой фразе Аихару захлестнула волна надежды. Ее муж, которого призвали в армию и отправили в Манчжурию, возможно скоро вернется домой! Весь этот день и последующую за ним ночь она молилась: "Пожалуйста, мой дорогой муж, не накладывай на себя руки." Японским военным внушали, что между смертью и пленом, они должны выбрать смерть, и Аихара боялась, что ее муж выберет этот путь, как единственный возможный в данной ситуации. 
 

Три года Аихара продолжала молиться о благополучном возвращении мужа. Только позднее она узнала, что он был убит в схватках с советскими войсками за пять дней до того дня, как она впервые услышала голос своего императора. Так война навсегда искорежила ее жизнь. 

Завуалированное поражение 

Собравшиеся вокруг установленных в округах радиоприемников миллионы людей не были "гражданами", а были императорскими верноподданными; и затянувшуюся войну с Китаем и коалиционными силами они поддерживали во славу императора. По-японски эту войну называли "священной войной"; объявив капитуляцию Японии, 44-летний властитель столкнулся с необходимостью замены этой старой риторики на новую. 

Было это задачей непростой. Четырнадцать лет назад, на шестом году своего правления, император Хирохито дал согласие на вторжение японской имперской армии на территорию трех китайских провинций, которые все три вместе были известны как Манчжурия. Восемь лет назад Япония во главе с императором начала войну с Китаем. И с тех самых пор Хирохито появлялся на публике только в одежде главнокомандующего, увешанный орденами. В декабре 1941 года он подписал указ, положивший начало военным действиям против Соединенных Штатов и различных европейских держав. И теперь, спустя три года и восемь месяцев, в его задачи входило не только положить конец войне, но и сделать это так, чтобы не перечеркнуть цели, преследуемые Японией в войне и уйти от признания зверств, совершенных за этот период - и все это проделать так, чтобы снять с себя ответственность за многолетнюю войну. 

Идею обратиться с речью к своим поданным посредством радиовещания и тем самым создать прецедент предложил сам Хирохито. Текст выступления был завершен только к полуночи назначенного дня; и написание, и запись проходили в напряженной обстановке. Много усилий было потрачено на то, чтобы спрятать запись от представителей военной верхушки, которые были против признания поражения. Но не смотря на столь хаотичное возникновение идеи, сама речь в конченом итоге предстала хорошо отшлифованным идеологическим бриллиантом. 

Хотя многие, также как и Аихара Ю, не понимали слова и фразы, произносимые императором, но общий смысл выступления (которое было передано по радио и для японцев, находящихся на чужбине) был мгновенно уловлен всеми. Образованные слушатели, наподобие мужчины приехавшего в деревню Аихары из Токио, объясняли смысл сказанного озадаченным собратьям. Дикторы радио быстро подготовили краткое содержание речи, адаптировав ее к разговорной речи. Газеты молниеносно выпустили специальный номер, опубликовав полный текст речи, дополненный издательскими комментариями. 

Фразы и строчки из речи очень быстро вошли в массовое сознание и застряли там, как жуки в янтаре. Император не акцентировал внимание ни на "капитуляции", ни на "поражении". Он просто высказывал свои наблюдения о том, что военная "ситуация обернулась невыгодной для Японии стороной, и ситуация в мире не благоприятствует нам." Он призвал своих подданных "терпеть тогда, когда уже невозможно терпеть, и сносить то, что кажется невыносимым" - слова, которые будут повторять бесчисленное количество раз. 

Император при помощи этой речи попытался достичь невозможного - превратить сообщение о поражении в еще одно подкрепление позиций Японии относительно войны и демонстрацию своей исключительной нравственности. Начал он с того, что повторил то, что уже было сказано в 1941 году, когда Япония объявила войну Соединенным Штатам - что война была начата, чтобы защитить Японию и принести стабильность в Азию, и что за в ней не кроется никаких агрессивных намерений или желания вмешаться в суверенную независимость других стран. Продолжая в этом духе, он выразил глубокое сочувствие странам, которые воевали вместе с Японией за "освобождение Восточной Азии." Упомянув атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, император пошел дальше и представил решение о капитуляции как ни что иное как акт великодушия, который был принят, чтобы спасти человечество от безжалостного уничтожения. "Враг впервые использовал бесчеловечное оружие, чтобы убить и искалечить чрезвычайное количество невинных людей,- заявил он:  и потери неисчислимы. Продолжение войны в конечном итоге может привести к уничтожению не только нашей страны, но и всей человеческой цивилизации." Император заявил, что он принимает требования Коалиции о прекращении войны, так как это входит в его намерения - дать тысячам поколений возможность жить в мире." 
 

Затем, он преподнёс себя в качестве олицетворения страданий нации - наивысшую жертву - превращая страдания своего народа в свои собственные страдания, что является классическим приемом. Он заявил, что когда думает о своих подданных, павших на полях сражений, их осиротевших семьях, и тех чрезвычайных трудностях, которые преодолевают все оставшиеся в живых, то " его сердце разрывается." Для большинства слушателей эта фраза стала самым трогательным моментом его речи. Некоторые признались, что их обуяло чувство вины и стыда, что они не смогли воплотить надежды своего императора и тем самым заставили его страдать. 

Суметь вызвать чувство вины у подданных в августе 1945 года было впечатляющим достижением. Около 3-х миллионов человек погибли, еще большее количество получили ранения или были серьезно больны, страна лежала в руинах из-за войны, начатой во имя императора, а теперь все это сводилось к его страданиям, и ответственность за них должны были взять его подданные. То, что это было первое обращение императора к своим подданным еще более усилило его эффект. Император стал не только символом их лишений, но и самой выдающейся жертвой проигранной войны. В этом обращение подданным дали понять, что все предыдущие императорские призывы к войне и самопожертвованию не были его личной инициативой, а были навязаны его злобными советниками. Сентиментальные роялисты позднее пояснили, что только в этом выступлении были отражены истинные стремления императора. Это было "как если бы солнце наконец вышло из-за темных туч." 

Хотя император подчеркнул свою веру в "искренность добропорядочных и верных поданных", уверил их, что "будет всегда с ними" и призывал не поддаваться панике и отчаянию поражения. Необходимо было оставаться сплоченными, как одна большая семья, твердо верить в "непобедимость божественной страны", и отдавать все силы на её восстановление, чтобы она сохранила свою культурную индивидуальность, но при этом шла в ногу с "прогрессом и духом времени." 

За этим мужественным, но немного нервным выступлением скрывался гложущий страх революционных переворотов - гнетущая перспектива, которой пугали монарха в течение последних месяцев. Поэтому выступление не было официальным признанием поражения, а было скорее воззванием к началу срочной кампании по удержанию императорской власти, а также воззванием поддержать социальную и политическую стабильность поверженного государства. 

Реакция на выступление императора была очень разной. Некоторые жители Токио пришли к императорскому дворцу и неподвижно стояли у его стен, оставив за спиной разрушенный город. (Те, кто принимали решение в Америке о бомбардировках Токио, исключили дворец из районов авианалетов, но часть его всё же по случайной оплошности была разрушена.) Фотографии, запечатлевшие их, стоящих коленопреклоненными на гравийной дорожке перед дворцом, склонившихся в отчаянии от того, что не сумели воплотить надежды и чаяния императора, позднее стали распространятся в качестве иллюстраций, передающих настроения в момент капитуляции. На самом деле, эти изображения вводят в заблуждение. Тех, кто пришел к императорскому дворцу, было сравнительно немного. Слезы, проливаемые по всей стране, были не столько вызваны сопереживанием императору, сколько проявлением смешанных чувств - они были проявлением тоски, сожаления, утраты, злости от сознания, что их обманули, опустошенности, утери ориентиров, или даже самой обыкновенной радости от того, что смерти и несчастьям неожиданно был положен конец. Кидо Коити, хранитель печати и одно из доверенных лиц императора, в своем дневнике отразил витавшее в воздухе чувство успокоения - люди, собравшиеся перед дворцом, на самом деле, испытывали радость. С двойственным чувством Коити признал, что люди вели себя так, как если бы тяжкий груз был снят с их плеч. 

То, о чем Аихара Ю молилась, узнав об окончании войны, свидетельствует о том, что то, что огромное количество японцев предпочтет смерть позору поражения, совсем не казалось чем-то невозможным. На протяжение затяжной войны военным было запрещено сдаваться в плен. Нет более страшного позора - внушалось им. А когда война приблизилась к границам самой Японии, то и мирное население стали настраивать на то, что сражаться надо до победного конца и умереть подобно "погасшей звезде", как тогда было принято говорить. Однако тех, кто выбрал "звездную дорогу" после императорского выступления, оказалось меньше, чем предполагалось. Семьсот человек, в основном офицерский состав, свели счеты с жизнью - примерно столько же сколько и нацистских офицеров после капитуляции Германии, где культа самоубийства как высшей степени патриотизма не существовало. 

Первая реакция на радиотрансляцию 15 августа на официальном уровне была прагматична и своекорыстна. По всей стране военное командование и чиновники неистово бросились уничтожать документы и любыми незаконными путями перераспределять огромные запасы провианта, припасенные для нужд фронта. Хотя радиотрансляция положила конец авианалётам, говорят, и в этом, конечно, есть доля преувеличения, что небо над Токио было черным в течение нескольких дней после объявления капитуляции. После того как военная элита, последовав указанию своего монарха, погрузилась в процесс уничтожения следов своих деяний, костры горящих документов заменили пожары бомбардировок. 

Безусловная капитуляция 

Победители не застали этих костров, потому что первый контингент союзных войск прибыл в Японию спустя две недели после императорского выступления. В их числе прибыл и генерал Дуглас Макартур в качестве официального представителя , он был назначен Главнокомандующим оккупационных союзных войск. Второго сентября в Токийском заливе на палубе американского линкора "Миссури" состоялась внушительная церемония, во время которой Макартур, представители 9 союзнических держав и официальные представители Японии подписали Акт о капитуляции. 

Церемония была глубоко символичной. 

 
Штат Миссури был родиной президента Гарри Трумэна, а решение об использовании атомных бомб в отношении двух японских городов и твердое следование политике "безоговорочной капитуляции", предложенной его предшественником Рузвельтом, было принято им. Один из флагов, развевающихся над Миссури, был тем самым флагом, развевавшимся над Белым Домом в день, когда Перл Хабор подвергся нападению 7 декабря 1941 года. Другой - был доставлен самолетом из Аннаполи, и это был флаг с тридцатью двумя звездами; он украшал флагманский кораблькомандора Мэттью Перри "Повхатан", когда тот при помощи военной дипломатии заставил Японию положить конец двум столетиям феодального уединения. В 1853 году появление небольшой смешанной флотилии изрыгающих дым "черных кораблей" на угольном ходу подтолкнуло Японию встать на разрушающий путь повсеместного соревнования с западными державами. И сейчас, спустя одно столетие, американцы вернулись с гигантской флотилией и воздушным флотом, воплощавшими в себе технологическую мощь, которую Перри не мог бы представить даже в самой буйной своей фантазии,  и над всем этим, как напоминание, развевался старый флаг командора. 

Два официальных представителя подписали акт о капитуляции с японской стороны - генерал Умедзу Ёсидзиро представлял императорские военные силы, а дипломат Сигемицу Мамору - имперское правительство. Сигемицу потерял ногу в 1932 году в результате взрыва бомбы, подложенной протестующим против японской колонизации корейцем, и его неловкое продвижение по качающейся палубе американского линкора было жутковатым воплощением искалеченной и уязвимой Японии. Однако те, кто присутствовали на подписание акта о капитуляции, находились в тени тех, кто там не был: ни император, ни кто либо из императорской семьи или Управления императорского двора не участвовали в подписании. Эта уступка со стороны союзных властей вызвала удивление как в лагере победителей так и в лагере побежденных. До самого конца войны даже откровенно про-имперски настроенные официальные лица, наподобие бывшего японского посла Джозефа Грю, считали, что император должен и будет подписывать формальные документы о капитуляции. После того, как японскую сторону известили, что император будет избавлен от этой участи, все равно существовали предположения, что кто-то из дворцовых представителей, связанный узами крови с императором, подпишет документы вместо него. Полное исключение императора из великой морализирующей пьесы, разыгранной 2 сентября, было обнадеживающим сигналом для Японии, который означал, что победители настроены рассматривать раздельно роль императора и ответственность за развязанную войну. 

В своей речи на Миссури, Макартур красноречиво говорил о надеждах всего человечества на то," что из крови и резни возникнет лучший мир, основанный на справедливости, понимании и вере в человеческое достоинство, и этот мир будет воплощением заветных желаний: свободы, терпимости и справедливости." В речи, недвусмысленно рассчитанной на своих собратьев американцев, он объявил, что "святая миссия была выполнена" и предупредил, что всецелая разрушительная сила современных войн означает, что если мы не научимся жить в мире, то в следующий раз "Армагеддон будет у наших дверей". Относительно интересов побежденной Японии верховный главнокомандующий заявил, что условия капитуляции налагают на победителей обязательства по освобождению японского народа из "рабства", кроме того победители должны способствовать тому, чтобы энергия нации была направлена в конструктивное русло - Макартур назвал это "вертикальным, нежели чем горизонтальным" расширением. Это были суровые, но торжественные и обнадеживающие слова, и именно это торжественность давала японским власть имущим легкое ощущение возможного комфорта. На тот момент они как раз предпринимали нервные попытки оценить, что победители припасли для них. 

И тем ни менее, для большинства патриотов церемония означала, что "враг повержен", как выразился один генерал, находившийся на Миссури. "Хотя непроницаемые лица японских представителей не позволяли понять их чувства, - вспоминал он: «их поведение было настолько бесконечно уныло, что это свидетельствовало о том, что они полностью осознали, что их когда-то горделивая империя была разбита в пух и прах, и все их национальные надежды и упования претерпели крах." Будущее было ужасно своей неопределенностью, и это было только началом чудовищного унижения Японии. Всецелое подчинение страны было подкреплено трагичностью самой церемонии. Имперский флот был разгромлен. За исключением нескольких плохеньких самолетов, рассчитанных на атаки смертников, японские военно-воздушные силы, не только техника, но и квалифицированные пилоты, практически перестали существовать. Торговый флот лежал на дне океана. Почти все крупные горда подверглись бомбардировкам, и миллионы имперских подданных остались без жилья. Разбитая имперская армия была разбросана в Азии и на островах Тихого океана, где миллионы выживших военных голодали, страдали от ранений, болезней и были морально сломлены. В это время Токийский залив был забит сотнями мощных, до блеска начищенных американских судов. Во время инсценированного театрального действия из-за четырехсот блестящих Б-29 и полутора тысяч истребителей военно-воздушных сил не было видно неба. Имперская земля была осквернена высадкой хорошо откормленных, экипированных по последнему слову, невероятно самоуверенных солдафонов армии оккупантов, чье число в скором времени превзошло четверть миллиона. Страна, которая еще недавно, в 1940-ом году, отмечала мифический "2600-летний юбилей" и городилась тем, что не знала порабощения, находилась в ожидании белой оккупации. 

Для японцев второе сентября 1945 года стало неотвратимым свидетельством того, что запад, а под ним в основном подразумевали США, неимоверно богат и влиятелен, а Япония - невозможно слаба и уязвима. Это очень поверхностное наблюдение, которое несет огромный политический подтекст. Сцена в Токийском заливе, произошедшая сразу же после атомной бомбардировки, уничтожившей Хиросиму и Нагасаки, послужила наглядным уроком и демонстрацией материального благополучия и изобилия, которое было достижимо в рамках американской демократии. И хотя потребовалось время на то, чтобы уравнение, ставящие знак равенства между демократией и богатством с могуществом, было усвоено, осознание поражения и масштабности разрушений стали очевидны мгновенно. На пресс-конференции, состоявшейся спустя девять дней после церемонии о подписании капитуляции, Макартур заявил, что Япония опустилась до страны "четвертого эшелона" , и это прямолинейное высказывание, отражавшее действительность, подобно вошедшей в тело тупой игле больно ранило всех власть имущих, начиная с императора и далее вниз по иерархической лестнице. 

С того самого момента, как командор Перри силой "открыл" Японию, её лидеры были одержимы идей превратить её в страну "первого эшелона" - итто коку. То, что этот статус за Японией не признавался служило эмоциональным мотиватором и веской причиной, оправдывавшей начало войны против запада. "Если Япония не сумеет взять всё в свои руки и установить империю в Азии, то её будут рассматривать как страну второго или третьего эшелона," - в числе прочего заявлял Премьер министр Тодзё Хидеки. Как вновь открывавшаяся рана фраза "страна четвертого эшелона" - ёнто коку - сразу же стала рефреном послевоенной Японии. Некоторое время спустя Макартур описал состояние дел в стране, используя еще более шокирующую терминологию, вытащив на свет гневных богов Ветхого завета. Говоря о демобилизации японской армии, он заявил, что "они побитые и запуганные, дрожат в ожидании возмездия, нависшего над ними в виде условий капитуляции - кары за их великие грехи." 

В последующие недели победители приходили во всё большее и большее смятение от той невероятной разрухи, в которой находилась страна. В середине октября в составленном на основании бесед с Макартуром и его помощниками меморандуме уполномоченный президента Эдвин Локк написал: "Американские офицеры в Токио не перестают выражать удивление тому, что сопротивление продолжалось в течение такого длительного времени." Экономический упадок настолько очевиден, что некоторые из них считают, что "атомная бомба, использование которой было обусловлено тем, что она поможет остановить войну, на самом деле ускорила капитуляцию всего на несколько дней." К вышесказанному Локк добавил, что "вся экономическая инфраструктура больших городов Японии, была уничтожена. Пять миллионов из семи, составлявших население Токио, покинули разрушенный город." Позднее исследовательские группы из Вашингтона, работающие под руководством престижного Американского агентства - Стратегический анализ бомбардировок США - сделали похожие выводы, заключив, что расчёты о потенциале Японии, сделанные до капитуляции, были сильно раздуты. Это было запоздалое заключение, иллюстрирующие постфактум, что до окончания войны никто их тех, кто находился вне территории Японии, не мог даже предположить насколько она слаба, а те, кто находился внутри - не отдавали в этом отчёта. 

Осознание этого придёт в следующие за поражением несколько лет. В сложившейся обстановке отчаяние пустило корни и расцвело пышным цветом наряду с цинизмом и оппортунизмом, впрочем, точно так же как и удивительное умение японцев приспосабливаться к ситуации, творческий подход и тот особый род идеализма, распространенный среди людей, переживших разрушение старого мира и теперь вынужденных выдумывать новый. Совсем не удивительно, что, оказавшись в этом переплете, мало у кого были силы, воображение или желание вникать в то, сколько жизней Япония уничтожила ради священной войны императора. 

Цена поражения 

Очень сложно оценить общие потери связанные с войной. Даже если вы поставите перед огромным бюрократическим аппаратом задачу по вычислению общего числа жертв и степени физического уничтожения, в итоге вы все равно получите коктейль из неправдоподобно приблизительных величин, маскирующих неопределенность. У Японии годы ушли на то, чтобы добиться более менее признаваемой всеми величины, отражающей сколько она заплатила за войну, которую проиграла. 

Приводимое число жертв среди военнослужащих на момент капитуляции - 1.74 миллионов - и это достаточно достоверная цифра. Но когда речь заходит о числе жертв среди гражданского населения, тех, кто погиб при авианалётах, оценки значительно разняться. Картина становится совсем запутанной, если брать в расчет число жертв среди военнослужащих и мирного населения, погибших после капитуляции вне территории Японии. Послевоенное правительство Японии, как правило, предпочитало оставлять без определенного ответа подобные болезненные вопросы. В общей сложности в годы войны погибло около 2.5 миллионов военнослужащих и мирных жителей, что составляет приблизительно 3-4% от 74 миллионов - населения Японии на 1941 год. Кроме того, нельзя забывать и миллионы раненых, больных и страдающих истощением в крайней степени. Среди военнослужащих, демобилизованных в 1945 году, было выявленно 4.5 миллиона раненых и больных, из них пенсия по инвалидности была назначена трёмстам тысячам человек. 

В горячке материальных подсчетов было выявлено, что ущерб, нанесенный авианалетами коалиционных войск на флотилию и населенные пункты основных островов, составляет четверть всего национального богатства. Это цифра включает в себя четыре пятых всей флотилии, одну треть индустриального оборудования и четверть всего подвижного состава и моторных транспортных средств. Чиновники Главнокомандующего союзными оккупационными войсками Макартура (акронимом его должности является SCAP, но в Японии он использовался по отношению ко всему его аппарату), оценили общий ущерб еще выше, подсчитав в начале 1946 года, что Япония утратила "одну треть своего национального богатства и от одной трети до половины своего потенциального дохода." По подсчётам уровень жизни по сравнению с довоенным в деревнях упал на 65%, а в городах - на 35%. 

Шестьдесят шесть крупных городов, включая Хиросиму и Нагасаки, подвергались жестоким бомбежкам, 40% урбанизированных территорий были выжжены, оставив 30% населения без крова. В Токио, крупнейшем мегаполисе, было разрушено 65% жилого сектора. Осака, второй по величине, и Нагоя, третей по величине город страны, были разрушены на 57% и 89% процентов соответственно. Первый американский контингент, прибывший в Японию, а в особенности те, кто в течение нескольких часов вынуждены были добираться из Йокогамы в Токио, были невообразимо ошеломлены, если не сказать шокированы, представшими перед ними километрами городов в руинах. Первый иностранный журналист, посетивший Токио, Рассел Бринз отметил, что "всё в округе было сровнено с землей... Возвышались только трубы печей для подогрева воды в ванных комнатах, массивные домашние сейфы и отдельные стойкие здания с тяжелыми металлическими воротами." Первые фотографии и репортажи из страны, поверженного противника, донесли до американской публики, находящейся за тысячи миль от военных действий и не имеющей представление о том, что собой представляют сровненные с землей огромные города, бесконечные картины хаотично нагромождённых камней на месте урбанистических центров. 

Даже на фоне обширных разрушений победители могли заметить очевидную избирательность бомбардировок. Например, большая часть бедняцких районов с маленькими торговыми лавочками, так же как и заводские районы были разрушены, в то время как большинство домов в состоятельных районах остались нетронутыми и приютили офицерский корпус после капитуляции Японии. Финансовый центр Токио, практически не пострадавший, вскоре стал "маленькой Америкой", в нём и расположилась штаб-квартира Главнокомандующего союзными оккупационными войсками - Макартура. Не пострадало и здание, приютившее в конце войны военную бюрократию.Впоследствии, по странной иронии, победители поставили этот факт в вину военной верхушке во время Международного военного трибунала. Железная дорога с переменным успехом функционировала по всей стране (Например, токийские жители могли добраться в удаленную Хиросиму, чтобы найти родственников, переживших ядерную бомбардировку). Вне бедняцких районов, вся инфраструктура, включая электричество и водоснабжение, находилась в рабочем состоянии. Вольно или невольно стратегия авианалётов США стала подтверждением существующей иерархии фортуны. 

Девять миллионов человек не имели крыши над головой, когда император сообщил им, что война и все страдания прошли впустую. По воспоминаниям одного из американцев, "в каждом крупном городе можно было увидеть семьи, ютившиеся в землянках или шатких лачугах, или даже спавшие на платформах и тротуарах. Многие спали на рабочих местах, а учителя спали в школах", разумеется, если они были настолько удачливы, что их рабочие места и школы остались целы. Улицы всех городов тут же заполонили утратившие боевой дух мобилизованные солдаты, военные вдовы, беспризорники, бездомные и безработные - большинство из них просто пыталось спастись от голодной смерти. Но даже всех их можно назвать везунчиками. Они хотя бы находились в своей родной стране. 

Статья 9 как базисный элемент национального эгоцентризма Японии

  

Эта рецензия на две книги, которые без особой надобности, конечно же, никто читать не станет, но в свете вновь возникшего ажиотажа относительно внесения изменений в конституцию, посещением Абе храма Ясукуни, и вспыхнувшие в связи с этим разговоры о неизбежной трансформации Японии в военизированное государство, не помешает разобраться в том, чего они носятся  со своей конституцией как писаной торбой.  

  

Одна из книг написана профессором юриспруденции Токийского университета Наоки Кобаяси в 80-х и является каноническим примером того, что левые, или как их было принято было называть, прогрессивные силы, видели в конституции, статье 9, и почему они столь негативно относились ко всем попыткам её изменить. Книга Кобаяси – «Статья 9 Конституции» [1]– интересна тем, что она является своего рода энциклопедией левых взглядов. Другая – написана и опубликована в 2006 году популярным комедиантом, телеведущим Хикари Оота в тандеме с антропологом и религиоведом Син'ити Накадзава. Вторая книга носит кричащее эпатажное заглавие – «Сделаем статью 9 мировым наследием». [2] С момента выхода первой и до момента выхода второй прошло около 20 лет. За это время политическая картина мира и приоритеты международной и внутренней политики Японии радикально изменились. Насколько при этом изменилась риторика вокруг многострадальной главы 9? Ōта и Накадзава относят себя к центристам, но так ли уж отличается то, что они пишут от крайне левого Кобаяси?  

  

***  

  

Чтобы разобраться и до конца понять точку зрения японского левого крыла, нужно немного отойти от темы и вспомнить одну из основных теорий международных отношений – реализм – и его базисную концепцию – баланс сил. Суть теории заключается в том, что для поддержания мира необходимо равномерное распределение политической и военной силы, если же распределение сил нарушается, и одна из сторон аккумулирует больше ресурсов, то возникает перевес, который может привести к нарушению стабильности, то есть к войне. Во избежание этого, все страны-участники международных отношений вынуждены  вкладывать деньги в обеспечение безопасности, наращивая и развивая военную мощь и/или вступая в военные союзы и коалиции  – это и есть, так называемая, дилемма безопасности . Таким образом, мир и дружба достигаются за счет того, что все участники рассматривают друг друга как возможную угрозу и готовятся к худшему, но осознавая, что оппонент так же подготовлен и вооружен, поддерживают мир, который в международных отношениях всегда лучше доброй ссоры.   

  

Разумеется, как и любые другие теории раздела наук социологии и политологии, это теория не основывается на доказательствах, собранных опытным путем, так как такими возможностями социальные науки не обладают, а основывается на анализе истории взаимоотношений государств и возникновения войн. Поэтому она не является аксиомой и у неё есть противники – теории идеалистического толка, которые отталкиваются от того, что все участники международных отношений добропорядочны, стремятся к миру и поддерживают мирные отношения потому, что мир взаимовыгоден. Тем ни менее реализм все еще остается ведущей теорией и ключом к пониманию того, как устроена внешняя политика.  

  

Японское левое крыло не признает реализм как таковой. Не признает всецело и абсолютно, полагая, что Япония вполне может обойтись без сил самообороны и какой бы то ни было системы государственной безопасности. Поэтому в их трактовке статья 9 запрещает иметь не только вооруженные силы, но и силы самообороны. Страна без армии, без сил самообороны совсем не кажется им фантастической утопией, а наоборот воспринимается как единственная возможность обезопасить Японию. Кобаяси пытается преподнести это как реализм атомного века и насущную необходимость, отдавая при этом Японии роль первопроходца на этом нелегком пути:   

  

С момента возникновения государств представление о том, что государство, чтобы поддерживать свою независимость и безопасность, должно иметь вооруженные силы, защищать свою территорию, и для поддержания государственной власти применять силу, стало чем-то вроде «общепринятой точки зрения». Существование человечества достигнет опасного предела, если не пересмотреть эту общепринятую точку зрения и не передать полномочия государства человечеству –  в этом скрыт технический парадокс, созданный руками людей. Для того, чтобы преодолеть этот парадокс и перевернуть «общепринятые взгляды, необходим глобальный прорыв. В наше время, когда реальной политикой управляет интересы государства и национальные амбиции, кто-то должен встать во главе и совершить прорыв, перевернув общепринятые нормы силовой политики. И эта честь – быть первопроходцем – выпала Японии, которая в главе 9 отказалась от всех прав на ведение войн. (Кобаяси: 11)  

  

Несмотря на то, что в Японии достаточно много людей, которые допускают, что полный отказ от вооружения и прав на ведение войн это вполне реальный шаг, при этом не задумываясь о вопросах фактической реализации этого шага в конкретно заданных условиях, этот вопрос все же является ключевым вопросом для всех, кто работает на поприще реальной политики, и ответ на вопрос: «Каким образом будет гарантирована безопасность государства и его граждан?» - является краеугольным камнем, который нельзя оставить без ответа. Кобаяси хорошо знаком с критикой левых идей, поэтому, чтобы доказать, что пацифизм статьи 9 не является оторванным от реальности витанием в облаках или отсутствием здравого смысла, как его часто называют, приводит аргументы в пользу того, что «пацифизм главы 9 это не только рациональный выбор для всего человечества, но и мудрая и реалистичная политика, направленная на сохранение Японии как государства» (Кобаяси:16). Другой вопрос, выглядят ли его аргументы убедительно, для тех, кто не взращён в условиях японской галапагосской политической изолированности.   

  

Кобаяси приводит пять доводов, которые должны убедить читателей, что отказ от сил самооборон это самый надежный способ защитить страну.  

  

Он утверждает, что во-первых, Япония не обладает географическими, социальными и экономическими условиями для успешного ведения современных войн, даже если это не атомная война, поэтому отказаться от войн в целом будет лучшем для нее вариантом. В условиях холодной войны, японское министерство обороны рассматривала СССР в качестве потенциального врага, и вся оборонная стратегия была рассчитана то, что придется защищаться от нападение СССР. Оставим вопрос о том, на сколько реальна была угроза нападения на СССР, и посмотрим на доводы Кобаяси по этому вопросу:  

  

Теория об угрозе СССР преподносит СССР воплощением зла, она утверждает, что СССР, как только обстоятельства будут соответствовать, нападет на Японию, но имеем ли мы достаточно оснований, чтобы думать так? Раньше мы точно так же считали Америку и Англию империями зла и ввязались в кровопролитную войну. Даже если СССР и является угрозой в широком смысле этого слова, мы должны думать о том, как сделать так, чтобы он перестал быть угрозой, а считать его за врага превентивно может привести к ужасным ошибкам. К тому же, рассматривать соседей в качестве врага приведёт лишь к разжиганию национальной розни, и более чем что либо, это не соответствует духу японского пацифизма. ( Кобаяси:155-156)  

  

В завершении Кобаяси добавляет, что "в мире нет ничего сильнее правды." Этот аргумент, если его можно так назвать, - это вполне заурядная риторика людей, которые "не верят" в теорию баланса сил и, кроме того, это риторика политических движений, которые никогда или долгое время не  имели возможности находиться у руля и решать фактические политические вопросы. Еще более ярким примером такого политического аутизма является утверждение Кобаяси о том, что "нет никакой особой пользы от захвата маленьких государств, а скорее наоборот, один урон, так как страна-захватчик подвергнется критики мирового сообщества." (Кобаяси: 193)  Эти его утверждения, как ничто другое, раскрывают его взгляды на вопросы государственной безопасности. 

  

Аргумент номер два гласит, что военный союз с США представляет для Японии опасность, нежели гарантирует ее защиту, так как коалиция с США может стать причиной вовлечения Японии в войну и негативно влияет на отношения с СССР. Критика политики правящей партии в отношении США, в целом, была одним из ключевых тезисов левого движения.  Существует мнение, что открытая анти-американская риторика обеспечила левым поддержку людей, испытывающих не учитываемые правящей партией антиамериканские настроения.  В целом, за все послевоенные годы ярко выраженных антиамериканских настроений в Японии не наблюдалось, и единственная причина, из-за которой рейтинг США как одной из самых любимых стран кратковременно упал, согласно ежегодным опросам проводимым японским правительством, была война во Вьетнаме, но в обществе была, есть и будет группа людей, по разным причинам испытывающих неприязнь к США. Их то под свои знамена собирали левые и ультра-правые политические движения. Поэтому Кобаяси не скупиться на критику как политики "зависимости" от США так и политики самого США.  

  

В качестве третьего аргумента, Кобаяси отсылает нас в недавнее прошлое и заявляет, что развитие и упрочнение сил самообороны в Японии не гарантирует безопасности населения, так как это может привести к тому, что Япония опять превратиться в милитаристскую державу, и это нанесет урон демократическому развитию страны. Страх призрака милитаризма, возрождение военщины, и как следствие всего этого недоверие к армии как институту, были одними из центральных моментов левых движений. Кобаяси свои опасения объясняет следующим образом:  

  

Когда безопасность страны ставят превыше всего, то людей принуждают забыть про всё и служить на благо Родине. Люди начинают повиноваться приказам военных, и вот уже они в унисон говорят дома, что "кроме победы им ничего не надо", а на заводах и на полях сражения клясться: "всё -для Родины, ничего - для себя". Довоенная Япония была именно таким классическим примером государства, нацеленного на собственную безопасность. (Кобаяси: 166)  

  

Для людей, воспитанных в государствах с сильно развитой военной эстетикой, вполне возможно "всё - для Родины, ничего - для себя" не звучит отталкивающе или отпугивающее, но в послевоенной Японии эта фраза один является воплощением безоглядного национализма и милитаризма.  

  

 В качестве четвертого аргумента Кобаяси выдвигает экономический фактор. Он считает, что Япония не обладает запасом природных ресурсов для ведения долгосрочных военных действий, поэтому в ее интересах стать «экономической державой» и укреплять связи с соседними государствами. В этом присутствует кокетливое напоминание о том, что Япония уже является экономической державой, и что своими экономическими достижениями она обязана именно тому, что её военный бюджет ограничен. Это очень популярный тезис в защиту главы 9, который первым использовал Ёсида Сигеру, в то время, когда он еще защищал конституцию и трактовал главу 9 как полный отказ от всех возможных видов вооруженных сил и средств.   

  

 Последний тезис Кобаяси звучит до удивления неправдоподобно. Он заявляет, что "так как Япония со всех сторон окружена морем, и не имеет серьезных конфликтов с соседями (за исключением Северных территорий), политика экономического и культурного сотрудничества более уместна для Японии, нежели, чем наращивание военного потенциала." (Кобаяси: 61-63). Выглядит так, как будто Кобаяси совсем запамятовал о том, какую роль Япония играла во второй мировой войне в Азии, и какое это влияние оказало на отношения со всеми ближайшими соседями. Такая забывчивость представителя левого крыла лишь в очередной раз подчеркивает оторванность, изолированность и внутреннею сфокусированонсть всей послевоенной политической полемики. В этом плане до самого окончания холодной войны относительная стабильность биполярного мира способствовала тому, что Япония под прикрытием американского ядерного зонта могла себе позволить культивировать совершенно тепличные представления о внешней политике.  

  

                   Таким образом, все причины, выдвинутые Кобаяси, абсолютно не имеют смыла вне особого исторического и внутреннего политического контекста – все они пропитаны страхом призрака милитаризма, оторваны от внешнеполитического контекста и, в своей изолированности, рассчитаны исключительно на внутреннего потребителя. Однако все это делает очевидным, что в ходе развития внутренне-политического дискурса, пацифизм статьи 9 стал играть весьма важную роль. Для представителей левого крыла статья 9 давала неиссякаемые возможности критики правящей партии. Прежде всего это критика обрушивалась на политику обеспечения внешней безопасности – создание сил самообороны, их укрепление, бюджет, выделяемый на оборону, коллективный договор о безопасности с США. Эта риторика позволяла собрать под свое крыло всех, питающих антиамериканские настроения, и таким образом статья 9 внесла свою лепту в формирование национального сознания, но этим её влияние на формирования послевоенной японской самоидентификации не заканчивается.  

  

Базирующийся на статье 9 японский пацифизм создал платформу для создания мифа о японской исключительности и об особой миссии, возложенной на Японию. Кобаяси неоднократно подчеркивает, что «статья 9 – это особенное положение, которое не имеет аналогов в мире, рожденное оно было в результате наслоения различных обстоятельств, но в условиях «ядерного века» статья стала рациональным выбором.» (Кобаяси:12)   

  

 *** 

  

Хикару Ōта – популярный комедиант, один из участников дуэта «Ржачные проблемы», выступающий в амплуа балбеса, настойчиво пробует свои силы в качестве ведущего программ на политические темы. В одной из них – «Если я, Ōта, стану премьером, то ... секретарем будет Танака» (Танака – имя партнера Ōты) – поднял вопрос о пересмотре конституции, и позднее в тандеме с профессором Накадзава написал книгу на эту же тему. В своей книге, Ōта утверждает, что несмотря на то, что японская конституция достойна того, чтобы ее, наподобие пирамид, возвести в ранг Мирового наследия.  

  

              Полемика Ōта это, в отличие от Кобаяси не взвешенная и продуманная полемика политика и ученого, а мнение обывателя на около политические темы, но не простого обывателя, а человека постоянно находящегося в свете софитов и под прицелом камеры. Поэтому то, что он говорит, это с одной стороны, его личное мнение, а с другой стороны то, что позволило бы привлечь внимание, создать резонанс, поднять рейтинг программы и увеличить популярность среди читателей и зрителей. Является ли его взгляд на конституцию и статью 9 взглядом большинства или же это доведённая до крайней степени эксцентричности точка зрения – это вопрос спорный, но то, что он поднимает темы, которые вызывают интерес и отклик у зрителей, – в этом нет сомнений. И именно поэтому интересно то, что он говорит, а говорит он следующее: 

  

После войны конституцию называли странной, необычной. Но если подумать, что мы в тот исторический момент перевернули историю человечества, то мы должны с должным уважением относиться к конституции. Египетские пирамиды внесли в число Мирового наследия, потому что они перевернули представление человечества об архитектуре. Так вот, японская конституция, и особенно статься 9, - всё это вещи того же масштаба, что и пирамиды. (Ōта:56) 

  

              Ōта также как и Кобаяси считает, что конституция и глава 9 ставят Японию в абсолютно исключительное положение – положение, которое дает Японии в целом право быть уникальным, единственным и неповторимым государством на земле. Ōта с Накадзавой, чтобы передать всю исключительность положения Японии приводят весьма образное сравнение с монастырем. 

  

Конституция Японии отличается от конституций обычных стран. Глава 9 делает её исключительной. Это произошло из-за того, что в базисные принципы страны были заложены противоречия. И это делает Японию похожей на монастырь. Обычным людям не под силу жизнь монастырских. Но само наличие монастырей дает людям ощутить невозможное в обычной жизни, дает им почувствовать, что существуют высокие идеалы, к которым можно стремиться. Важно само наличие мест подобных монастырям. (Ōта: 126-127) 

  

              Из диалога Ōта и Накадзава уже ясно прослеживается, что Япония с ее конституцией не просто исключительны, но находятся на вершине иерархии неповторимости, и даже недосягаемости. Как отмечает Ōта, «глава 9 – это попытка превзойти предел, установленный человечеству. Но возможно, глава 9 находиться выше этого предела.» (Ōта: ) Это представление об исключительности японского пацифизма делает позицию Ōты сходной с позицией Кобаяси, и одновременно демонстрирует насколько представление об японской исключительности пустило корни и не ограничено рамками каких бы то ни было политических взглядов. Накадзава называет японский пацифизм религиозным учением, плотно связанным с менталитетом японцев и являющимся «скрытыми скрепами» (Ōта:20), а Ōта считает, что «конституция уже определенным образом укоренилась в ментальной почве японцев» (Ōта:17). Таким образом японский пацифизм и подкрепляющая его конституция дает неограниченные возможности для подпитки национального эго.  

  

              Ōта, в отличие от Кобаяси, даже не задается вопросами государственной безопасности. Он может не отвлекаться на вопросы о госбезопасности, прежде всего, потому что он не политик и не облачен полномочиями, когда об этих вопросах думать необходимо. Не является он и политологом, которым свойственно продумывать различные варианты развития событий. Но возможность забыть об этом еще раз говорит о том, что даже в 2004 году, несмотря на то, что Северная Корея уже имела свое ядерное оружие, и возрастающую мощь Китая с одной стороны и анти-японские настроения с другой, в Японии до сих пор привалирует атмосфера всеобщей отстраненности от международных политических вопросов.  

  

              При этом Ōта не впадает в крайности и, говоря о монастыре, он все же за точку отсчета берет «современный монастырь», признавая наличие сил самообороны и всех современных трактовок конституции, он утверждает, что «ценность представляет то, что отклоняясь, от прямой линии и создавая всевозможные трактовки, сохранили конституцию.» (Ōта: 60) Если перефразировать, то выходит, что при всей двусмысленности, неоднозначности конституции, важность представляет не то, как ее трактуют, а сам факт ее наличия, и тут уже напрашивается сравнение с религиозными талмудами и писаниями – не важно, что в них скрыты противоречия, важно – что они есть.  

  

              Не просматриваются в полемике Ōта и сильных антиамериканских настроений. Как и многие японцы он не рассматривает негативно факт того, что конституция была «навязана» американцами. Ōта пишет: 

Конституция существовала с момента моего рождения – сорок один год я жил в рамках этой конституции. (Ōта:62)  

Он подчеркивает, что видит ценность конституции в том, что она была создана не одними японцами, а это результат совместных усилий и неповторимого стечения обстоятельств. Это не значит, что антиамериканские настроения в полемики Ōта полностью отсутствуют, но это значит, что антиамериканские настроения потеряли свою актуальность в связи с вопросом о истоках конституции.  

  *** 

Точка зрения Кобаяси является каноническим примером левых взглядов, укоренившихся и процветающих в период холодной войны. Многие из его утверждений потеряли смысл и актуальность в момент развала СССР и окончания биполярного противостояния, но основной - миф о японской исключительности, основанной на пацифизме - неимоверно живуч, и до сих пор занимает важное звено в формировании самоидентификации. 

  

  

  

  

  

    

  

 

[1] Kobayashi, Naoki, Constitution. Article 9 [Kenpō daikyūjō]. Iwanami shinsho: 1982(2004). 

[2] Ōta, Hikaru, Nakazawa, Shinichi, Let’s make article 9 World Heritage [Kenpōkyūjō wo sekai isan ni]. Shūeisha shinsho:2007.