Аделаида расположена к
западу от Канберры на расстоянии тысячи трехсот километров, большая часть из
которых проходит по полузабытому шоссе Стюрта. Дорога была
названа в честь капитана Чарльза Стюрта – первопроходца, исследовавшего этот
район с 1828 по 1845 год. Помимо того, что он нанёс на карту изменчивую реку Мюррей со всеми ее притоками,
от других первооткрывателей он принципиально отличался своей компетентностью.
Например, он знал, как обезопасить лошадей во время ночевки. Возможно, вы
полагаете, что это обязательный навык для любого, кто отваживается проникнуть
на сотни километров вглубь необитаемых пространств, но до Стюрта этот навык
последовательно игнорировали. Джон Окслей – командир раннее стартовавшей экспедиции, оказался не в состоянии привязать на ночь лошадей, и однажды
утром проснулся и обнаружил, что все лошади сбежали. Ему и его людям
потребовалось четыре дня, чтобы обойти все окрестности, найти их и поймать. Спустя
несколько дней лошади вновь сбежали. Но несмотря на
все это, в честь Окслея была названа автотрасса в северной части Нового Южного Уэльса. В этом
отношении австралийцы невероятно великодушны.
Шоссе Стюрта начинается неподалеку от
Вага-Вага, расположенного в ста пятидесяти километрах к западу от Канберры, и
тянется сквозь плоскую коричнево-пыльную страну овец – Риверину, где плоские равнины суетливо изрезаны извилистой рекой Мурамбиджи. Этот стремительный переход наглядно, в трех измерениях, демонстрирует, как быстро в Австралии вы можете оказаться в дыре мира.
Всего лишь мгновение назад я был среди лугов, мягких зеленых склонов, загонов и
небольших поселений, разбросанных через размеренные интервалы, а в следующее мгновение я уже в глуши, лишенной всяких характерных черт – голубой
небосвод и под ним коричневая плоскость, изредка взрезаемая случайными эвкалиптами, соединяющим эти две
ипостаси. Изредка на моем пути попадались поселения, которые сложно было назвать поселениями – скорее это были несколько домов,
заправочная станция и иногда пив бар – но вскоре и они исчезли. Между Наррандерой, последним
прибежищем цивилизации, и Балраналдом было триста километров шоссе, непрерываемого никакими селениями или
деревнями. Через каждый час я проезжал мимо одинокой придорожной станции,
которая представляла собой заправку с небольшим кафе, в жизнерадостном австралоанглийском именуемую тошниловка; да временами мимо меня подскакивая проносился по направлению к
невидимым овчарням покрытый толстым слоем пыли грузовик. И больше ничего.
Чтобы еще более
подчеркнуть уединенность этих мест,
меня покинули все радиостанции. Один за одним их сигналы ослабевали, и все эти
хрипловатые голоса, так гармонично сочетающиеся с австралийским эфиром – Вик Дамон, Мел Торме, Франк Синатра периода вершины его ду-би-ду фазы – все они исчезли, как будто тяжелое гравитационное поле их вновь засосало в
ту черную дыру, из которой им
удалось ускользнуть. Рычаг радиоприемника находил только кошачье шипение, за
исключением одной точки, которую я обнаружил, прокрутив
рукоятку почти до упора, в этой точке никаких звуков не было. Сначала я
подумал, что это просто пустое эфирное пространство, но затем я заметил, что могу расслышать едва уловимые звуки того, как люди
рассаживаются и, после продолжительной паузы, спокойный и рассудительный голос
произнес:
- Пилчард начинает забег
от коротких столбцов. Он бросает мяч... Мм, он выбывает из игры. Да, он его
подловил. Граттан подловил Лонгуилей в одном шаге от конечной цели. Ну, и что
ты на это скажешь, Невиле?
- Это действительно
достойно записи в книге рекордов, Брюс. Последний раз я видел офсайт с такой медленно-резкой
подачей, когда Баден-Пауэл обошел Рангачангабанга в Бангалоре в 1948 году.
Так я наткнулся на
сюрреалистический и захватывающий мир
радио-крикета.
После нескольких лет
скрупулёзного изучения (с крикетом нужно только так и никак иначе), я сделал
для себя вывод, что использование гольфмобиля пошло бы этой игре на пользу. Это не
правда, что англичане придумали крикет таким, чтобы на его фоне все другие начинания казались захватывающими – это был непредвиденный побочный эффект. Я совсем не хочу очернить вид
спорта, которым увлекаются миллионы, и многие из них даже не спят и смотрят в
нужном направлении, но это очень своеобразная игра. Это единственный вид спорт,
который включает в себя перерывы на перекус. Это единственный вид спорта,
который носит одно наименование с насекомым. И это единственная спортивная игра, во время которой болельщики сжигают
столько же калорий что и игроки, а возможно, что активные болельщики сжигают даже больше, чем игроки. Это
единственная на земле деятельность соревновательного характера, за исключением
кулинарии, во время которой вы можете нарядиться с ног до головы в белое и к концу дня остаться таким же чистым, как и в начале.
Представьте себе
разновидность бейсбола, в которой питчер после каждой подачи забирает мяч у кэтчера и медленно возвращается
в центр поля, затем сосредоточено собравшись, на что уходит несколько минут,
разворачивается и сломя голову бежит на территорию питчера, а затем швыряет мяч
по коленкам игрока в шляпе наездника, тяжелых перчатках, наподобие тех, что
используют, когда имеют дело с радиоактивными изотопами, и с матрасами вокруг
каждой из ног, стоящего напротив него на другой стороне площадки. Более того,
представьте, что бэтсмен не смог ударить по мячу настолько удачно, чтобы у него возникло желание ковылять десять-двенадцать метров со всеми этими матрасами – никаких правил, обязывающих его бежать, не
существует, он может хоть весь день простоять на одном месте, что, как правило, и происходит. Если же по счастливой случайности, его вынудили отбить мяч
таким образом, что он будет вынужден выйти из игры, все игроки, находящиеся на
поле, ликуя срывают с себе перчатки
и кидаются к друг другу в объятья. Тут их зовут к чаю, и они радостно
отправляются в удаленный павильон, чтобы подкрепиться до следующего иннингса. А теперь представьте, что все это продолжается настолько долго,
что к моменту окончания матча вы обнаруживаете, что уже наступила осень, и все
ваши библиотечные книги просрочены. Это и есть крикет.
Необходимо заметить, что
есть что-то невероятно умиротворяющее в радиотрансляциях крикета. Нечто сродни
трансляции бейсбола – неторопливость, убаюкивающая привязанность к непостижимым статистическим
данным и глубокомысленным историческим справкам, оживленный интерес к микроскопическим
моментам активности - но при всех этих сходствах, крикет, в отличии от бейсбола, существенно
продолжительнее по времени и он изобилует вычурной терминологией и
сдержано-изящными оборотами речи в той мере, в какой бейсболу даже и не снилось. Слушать матч крикета по радио –
это все равно что слушать разговор
двух рыбаков, сидящих в лодке посреди безмятежного озера, в день, когда нет
клева. Это все равно, что дремать, оставаясь при полном сознании. На самом
деле, это очень помогает отвлечься от окружающей реальности. В редкие мгновения
покоя и бездействия постижение окружающей действительности стало бы
разрушительной помехой.
- Сейчас, в этот великолепный, летний полдень на мельбурнской крикетной площадке будет
подавать Стовпайп, - продолжил один из комментаторов, - любопытно, сумеет ли Стовпайп подать мертвый мяч, или
все закончится лег овером. Стовпайп знаменит своими
необычными подачами, он фактически покидает
площадку во время разбега и начинает свой разбег от Карлтона и объединенных
пивоварен."
- Совершенно верно, Клив. Я не могу припомнить никого, кто бы начинал свой
разбег с такого расстояния со времен Стопкока, когда он зацепился рукавом за
зеркало автобуса номер одиннадцать во время третьего отборочного тура в
Брисбане в 1957 году, в результате чего он был обнаружен через четыре дня в
Гунвинде, и все это произошло из-за ужасной неразберихи с новым расписанием
автобусов на узловой станции Тувумба.
После продолжительного
молчания, в течение которого комментаторы, должно быть, осмысливали свой последний
диалог, а также отлучались по каким-нибудь незначительным делам, они
возобновили свою неторопливую беседу, принявшись не спеша обсуждать положение
английской команды на поле. Судя по всему, Нидсен представлял собой
захватывающее зрелище во время углового броска, а Пэкет вел мяч решительно, но
даже их игра меркла по сравнению с выдающимся Хуго Тван-Жопинским и его средним
выкусом. Оба комментатора сошлись на том, что никто не обладал столь отточенной
техникой как Тандори, который обошел Рогана Джоша в 1961 году в Виндалу.
Наконец Стовпайп сумел сориентироваться и побежал вдоль железнодорожной линии, проходящей по
улице Флайндерс, - дело в том, что пешеходный мост был закрыт в связи с его
покраской - вернулся на стадион и выполнил подачу мяча, но Хэсти удалось
отвести мяч в угол. Этот сценарий повторился еще четыре раз в течение двух
часов, а затем один из комментаторов сказал: "Теперь, когда осталось 11200
подач, и у Австралии 962 пробега после двух иннингсов, а у Англии четыре
пробега из-за уток и она возлагает надежды на дождь, мы прервемся на второй
ланч."
Возможно я не совсем точен
в терминологии, но мне кажется, что я сумел уловить суть. Суть заключается в том, что Австралия сильно обошла Англию, хотя по большому счету Австралия
всегда выигрывает. Австралия выигрывает всех и во всем. Нет более спортивной
нации, чем Австралия. Возьмем
один очень показательный пример – Олимпийские игры в Атланте в 1996 году – Австралия, 52-ая по величине страна в мире, привезла домой больше медалей,
чем все остальные страны за исключением четырех, и все они были намного больше
Австралии (я имею в виду страны). Если делать расчет на душу
населения, то результаты Австралии на голову выше всех остальных. В Австралии
на миллион человек приходилось 3,78 медалей, и это в 2,5 раза больше, чем у
следующей за ней Германии, и почти в
5 раз больше, чем у Америки. Более того, австралийские медали были
пропорционально распределены по всем видам спорта, и только еще одна страна
могла этим похвастаться – Америка. Видов спорта, в которых
австралийцы бы не лидировали, просто не
существуют. Знаете ли вы, что даже среди игроков в профессиональный бейсбол в
США – четырнадцать австралийцев, пятеро из которых в Главной лиге, и австралийцы
вообще-то даже не играют в бейсбол, по крайней мере никакого особого
пристрастия к бейсболу у них нет. Но они играют в него на мировой арене, и помимо этого у них есть свои
собственные игры – невероятно популярная разновидность борьбы без правил, называемая Австралийский футбол.
Удивительно, что в столь энергичном и подвижном обществе остаются люди, которые
смотрят на все это с трибун.
Загадка крикета
заключается не в том, что австралийцы в нем делают успехи, а в том, что они
вообще играют в него. Мне всегда казалось, что эта очень сдержанная игра не
совсем соответствует их неукротимо-бурному темпераменту. Австралийцам куда
больше подходят виды спорта, где мускулистые едва одетые мужчины разбивают друг
другу носы. Я абсолютно уверен, что если весь мир неожиданно исчезнет в одну ночь, и развитие
крикета останется в руках австралийцев, то через несколько поколений игроки
будут выступать в шортах и использовать биты для того, чтобы фигачить друг друга.
И как мне кажется, это
игра будет намного интереснее нынешнего крикета.
Ближе к вечеру, когда
игра прервалась на послеобеденный чай, или полдник, или
еще что-то в этом роде, короче говоря, действия на поле от еле заметных
сменились на несуществующие, я остановился, чтобы подзаправиться и выпить кофе.
Я изучил дорожные карты и определился, что остановлюсь на ночь в населенном пункте Хэй – небольшая
закорючка на карте посреди пустыни, находящаяся примерно в двух часах езды от
трассы. Так как это был единственный населенный пункт в радиусе трехсот
километров, то проблемы выбора, как таковой, не существовало. Затем, так как
больше делать мне было нечего, я, чтобы развлечься, стал читать алфавитный
указатель в поисках смешных географических названий, количество которых в
Австралии заслуживает уважения. Итак, я готов доложить, что все эти имена принадлежат реальным географическим объектам:
Вии-Ваа, Пуувонг, Баррамбатток, Сугган-Бугган, Буумануумууна Вааиа, Малламбимби, Эвлямарта, Джиггалонг, и особенно мне понравившееся - Титтубонг.
Когда я расплачивался,
парень на кассе поинтересовался, куда я направляюсь.
"В Хэй, - ответил я, и тут мне
внезапно пришло в голову, - и мне не мешало бы поторопиться. Знаешь, почему?"
Он посмотрел на меня непонимающим взглядом.
- Потому что я хочу
добраться туда засветло.
Выражение его лица не
изменилось.
- Я хочу доехать до Хэя
до захода солнца, - повторил я, слегка перефразировав и
придав голосу жизнерадостности.
После некоторого
раздумья я сообразил, что непонимающий взгляд был его постоянным выражением лица.
- Ну, это не проблема, -
слегка поразмыслив, сказал парень, - солнце зайдет еще не скоро.
Хэй был знойным, пыльным, но в то же время на удивление
приятным населенным пунктом, расположенным вдоль трассы Стюрта по другую сторону моста
над рекой Мюррамбиджи. Зайдя в
номер, я бросил сумку и рефлекторно включил телевизор. Транслировали крикет. Я
сел на край кровати и, сам того не желая, погрузился на несколько минут в крикет. Нет никакой необходимости пояснять, что на поле практически
ничего не происходило. Официальный представитель в белом пальто бежал за
улетевшим листком бумаги, несколько игроков изучали покров площадки,
сосредоточенно ковыряя в траве носком ботинка и что-то выискивая. Я не мог
сообразить что именнено, но тут коментатор пояснил, что англичане только что потеряли калитки, скорее всего, их они и искали. Потом долговязый молодой человек, стоящий во внешней части площадки и полирующий
мяч о штаны так, как будто он собирался от него откусить, вдруг понёсся подпрыгивая, и швырнул
мяч в стоящего на другом конце питча бэтсмена. Тот приподнял
биту над землей на несколько сантиметров и опустил ее обратно. Затем этот же самый набор телодвижений был в точности повторен еще три раза,
после чего комментатор сказал: «Теперь, после
двух иннсингов, у нас 450 пробегов, и мы
прерываемся на послеобеденный сон. Англия увеличила свой счет до семнадцати. Им
придется очень постараться, чтобы
догнать Австралию до начала четвертого перерыва на перекус.»
Я вышел прогуляться по
раскаленной как плита земле – это то, что представляет собой Новый Южный Уэльс
летом, если проехать вглубь материка. День был
крайне жарким. Листья на придорожных деревьях висели, как языки собак в жаркий день. Я прогулялся по улице Лаклан –
центральной улице - туда и обратно, по обеим ее сторонам, а
затем, в никогда не утоляемой
надежде увидеть кенгуру, картинно прыгающих в кадре, и чтобы посмотреть на закат, который всегда
становится тихим и солнечным апофеозом дня в низкорослых и редких лесах Австралии, направился к окраинам. Из-за всех нововведений – озеленения лугов, строительства
водоемов и всего прочего, что необходимо для разведения овец и коров, но из
чего смогли извлечь выгоду и кенгуру, – сейчас в Австралии их гораздо больше,
чем до прихода европейцев. Никто не знает их точного количества, но по
примерным подсчетам их около ста миллионов, таким образом, их примерно столько
же сколько и овец. Но заметил ли я хоть одну из них в окресностях Хэя? Нет, ни одной.
После этого я вернулся в город и приятно провел вечер в обычной для меня манере:
кокейль в унылом и полупустом пив баре, стейк с салатом в соседнем ресторане,
повторная прогулка к гордским окраинам в надежде увидеть кенгуру, пасущихся в свете луны. К себе в
комнату я вернулся около девяти тридцати. Я включил телевизор и с удивлением
обнаружил, что матч крикета все еще
продолжается. Нужно отдать игрокам должное. Игра не особо сложная, но она
требует времени. Мужчина в белом
пальто все еще бегал за листком бумаги, но был ли это тот же самый лист или уже другой – сказать
было сложно. Англия, согласно слов комментатора, потеряла еще три калитки, что
свидетельствует об абсолютном отсутствии у них внимания. Так они скоро
совсем без инвентаря останутся и будут пенять
на его отсутствие. Выключая телевизор, я подумал, что именно на это они и
рассчитывают.
На следующее утро, чтобы
набраться сил перед дальней дорогой, я позволил себе обильный завтрак.
Европейский завтрак – это самое яркое проявления варваризма в европейской
культуре (если вы с этим не согласны, то назовите мне при каких еще
обстоятельствах, если таковые сущетсвуют, вы с радостью будете поглащать
эмбрионов), однако австралийцы смогли его успешно усовершенствовать. Львинная доля преобразований пришлась
на совершенствование бекона. В отличие от закручивающихся подметок для обуви, которые едят в Англии, и скучных, ровных полосок тонкого, зажеренного до
хруста бекона, который вы найдете у нас в Америке, австралийский бекон это крупные, мясистые и очень душевные куски нарезки. Выглядит он
так, как будто его срезали со свиньи, когда та все еще пыталась убежать. Каждый
раз, когда вы откусываете кусок бекона, вы можете услышать похрюкивание и визг.
Прелесть. Тосты австралицы тоже нарезают толстыми ломтями. Одним словом, австралицы прекрасно понимают, каким должен быть завтрак.
И так, наполненный
холестирином и с чувством полной удовлетворенности, я вернулся на безлюдную
дорогу. После того, как я
отъехал от Хэя, ландшафт сделался еще более коричневым, плоским, пустынным и
скучным. Грандиозную заброшенность Австралии сложно передать словами. Это самая
низконаселенная страна в мире. В Англии средняя плотность населения на одину
милю в квадрате – 632 человека, в Америке – 76, в среднем в мире – 117 человек.
(И еще несколько интересных фактов: в Макао, занимающем первое место по
плотности населения, на одной квадратной миле ютятся 69 000 человек.) В то же
самое время, в Австралии на одну квадратную милю приходится всего шесть
человек. Но даже эта скромная цифра сильно завышена, потому что австралийцы в
основном теснятсся в нескольких районах близ побережья, оставляя всю остальные
просторы страны без внимания. В урабанизированых районах живет 86 процентов
всего австралийского населения, и там плотность так же высока, как и в
Голландии, и почти так же, как и в Гонг Конге. Но если
вам удасться найти шесть человек на одной квадратной миле в глуши, в которой я сейчас нахожусь, то это либо воссоединение семьи, либо тайная сходка Аум
Синрике.
Время от времени за
окном мелькала малалеука – низкорослые деревья, которые все же были достаточно высоки и густы, чтобы
перекрывать вид, – иногда, вдалеке на горизонте я различал ярко зеленые полоски, которые скорей всего были орошаемыми полями недалеко от Мурамбиджи. И кроме этого – ничего. Только иссохшая земля, отдающая все
силы сухой траве, колючей акации и причудливо изогнутым эвкалиптам.
Так здесь было не всегда. Хотя
Астралия никогда не была, в полном смысле этого слова, зеленой, временами она
испытывала периоды относительного расцвета, длящиеся иногда годами, и совсем
уже редко – десятками лет, в такие периоды земля, используя заложенные
в ней возможности, быстро восстанавливалась после многолетних засух. В 1859
году Томас Остин – землевладелец из Винчелсии штата
Виктория, что немного южнее моего нынешнего местонахождения – совершил роковую
ошибку. Он привез из Англии 24 диких кролика и выпустил их на своей территории.
Вряд ли можно назвать свежим наблюдением тот факт, что кролики отдаются
процессу размножения с определенной увлеченностью. За несколько лет они
заполонили владения Остина и
начали перебираться на соседние. Пятьдесят миллионов лет изоляции привели к
тому, что в Австралии не осталось ни одного хищника или паразита, который бы мог
распознать кроликов, не говоря уже о том, чтобы ими пообедать,
поэтому кролики размножались с невообразимой скоростью.
Апетит всей этой массы кроликов был неутолим. К 1880 году они полностью зачистили
восемьдесят тысяч гектаров земли. Вскоре они добрались до Южной Австралии и
Нового Южного Уэльса, продвигаясь со скоростью двести квадратных километров в
год. До нашествия кроликов, территория, где я сейчас нахожусь,
была покрыта густыми зарослями двух метрового кустарника, который цветет практически круглый год, – эремофелией. По воспоминаниям, это было зрелище неимоверной
красоты, кроме того, листья эремофилии служили кормом для многих
обитателей этих мест. Но кролики
нападали на эремофемию, как саранча, поедая листья, цветы, кору, стебли, пока не съедали всё
растение до основания. Кролики съели всё, что привело к
тому, что рацион и рождаемость овец
и другого домашнего скота вынужденно сократилась. Фермеры
извращенно пытались компенсировать плохую рождаемость, увеличивая в разы размер
отары, и это лишь усугубило общей масштаб катастрофы.
Поблема и так была достаточно серьезной, а тут еще в 1890 году, после четырех необычайно влажных и
зеленых годов, начался
уничтожающе долгий период засухи – худший период, который был зафиксирован в
истории Австралии. Земля трескалась от сухости и рассыпалась пылью, пахотный слой почвы, и без того считающийся самым тонким в мире, развеяло ветром, и он так никогда и не восстановился. Около 35
миллионов овец, что составляло половину всех австралийских овец, погибло, 16
миллионов из них погибло в течение одного безжалостного 1902 года.
Между тем, кролики
продолжали скакать и резвиться. К тому моменту, когда наука смогла найти
решение, прошло уже около ста лет с того момента, как Томас Остин открыл сумку
и выпустил кроликов на волю. Оружием против них стал чудо-вирус из Южной
Америки – миксаматоз. Будучи безобидным для людей и других животных, он был
феноменально губительным для кроликов – смертность составляла 99,9%. Буквально
за несколько дней австралийский равнины были заполонены бьющимимся в судорогах,
смертельно больными кроликами, а затем десятком миллионов маленьких трупиков. Один кролик на тысячу выживал, эти выжившие кролики
имели врожденную невосприимчивость к
вирусу, и позднее, когда они опять
начали размножаться, они передавали этот ген своим потомкам. На то, чтобы все
вернулось на круги свои, ушло какое-то время, но теперь число кроликов в
Австралии опять достигло отметки 300 миллионов и все еще продолжает расти.
Но в настоящий момент это уже не важно – необратимый ущерб природе уже нанесен. И
все из-за того, что один клоун решил создать себе возможность
пострелять с веранды своего дома.
Вы только-только погрузились в поразительно
непредсказуемые, пустые, бескрайние
пространства, и тут они внезапно
заканчиваются. После того как я около
полудня пересек границу Южной Австралии, на
горизонте показались холмы, засаженные апельсиновыми
плантациями. Вид был настолько фантастический,
что я, чтобы получше рассмотреть, остановился
и вышел из машины. По одну сторону от меня была засушливая пустыня, по виду
напоминавшая мешковину с низкорослыми эвкалиптами, прорывающимися сквозь нее. Передо
мной – вплоть до горизонта простиралась библейская обетованная земля: цитрусовые и виноградные
плантации, овощные грядки играли многочисленными оттенками
зеленого. По мере продвижения баланс между фруктовыми садами и виноградниками сместился
в сторону последних, и немного погодя вокруг не было ничего кроме виноградников,
и я обнаружил, что нахажусь в долине Баросса – одном из самых изумительных
уголков Австралии, где округлые холмы зеленого изобилия источают, в буквальном
и переносном смысле, средизимномрский воздух.
Эта местность заселена в основном
переселенцами из Германии, которые и положили начало австралийскому виноделию.
Теперь австралийцы одна из самых понимающих в вине наций, но история
австралийского виноделия совсем коротка. Очень часто здесь
можно услышать байку о том, как английски винный
эксперт приехал в Австралию в 1950 году и заказал бокал вина в провинциальной
гостинице. Оффициант сначала, прищурив
глаза, долго разглядывал его, а затем изрек: «Ты
что голубой что ли?» Даже сейчас вина, которыми
славится Баросса – Шардене, Каберне Совиньон, Шираз, –
прибыли на континент совсем недавно. В 1980 годах государство платило
виноградарям за искоренение сортов винограда, годных для шираза,
и культивирования сладкого, липкого ризлинга. Я никогда не мог понять,
почему более состоятельная прослойка туристов столь
не равнодушна к
виноградникам. Насколько я понимаю, они не испытывают интерес к хлопку и хлопковым
полям, до того момента как хлопок становится футболкой. Не
проявляют они и интереса к процессу потрошения стерляди и извлечения из нее
черной икры, но покажи им деревца винограда и они радуются так, как если бы
обнаружили рай на земле. Несмотря на мои взгляды, я вынужден
признать, что после нескольких дней на уединенном и оторванном от жизнт шоссе Стюрта,
долина Баросса весьма впечатляет.
На ночь я остановился в популярном
среди туристов приятном и небольшом городке – Танунде, который представлял
собой одну длинную улицу, искусстно затененную деревьями. Учитывая популярность
Танунды и ее германское наследие, я с опасением предполагал, что весь город
будет стилизован в этом ключе, но за исключением двух ресторанов с «хаусом» в
названии и причудливого упоминания колбасы на оконных витринах магазинов, попыток
использовать историческое наследие было ничтожно мало. День выпал на канун
важного национального праздника – Дня Австралии, и Танунда была заполнена
народом, который приехал провести небольшие отпуска.
Не без затруднений я нашел комнату в
гостинице, а затем отправился прогуляться перед
ужином по главной улице. Улица была заполнена людьми,
которые подобно мне пытались заполнить время между закрытием магазинов и перед часом,
когда уместно
будет начать пить. Я шел среди людей, радуясь возвращению к цивилизации,
радуясь, прежде всего, возможности ненароком слушать
разговоры людей, выходящие за рамки тем купания
овец, капризной техники, новых колодцев и
расчистки земли, если выразить это одним словом, то – огузков, маслосборников, насов и
пней. Из
разговоров было ясно, что я оказался в долине яппи.
Большинство из них было занято популярным в среде среднего класса
времяпровождением – выискиванием на витринах магазинов предметов, похожих на
предметы, принадлежащие их знакомым. Чуть замедлив ход, я услышал: «Посмотри, у
Сары есть чашка точь в точь как эта», или «У
твоей мамы
был сервиз, наподобие этого. Интересно, что с ним стало. Как ты думаешь, она не
отдала его Саманте?» Несколько пар играло в более
усовершенствованную версию этой же игры. Эта версия требовала
добавить к вышесказанному: «Нет, тот, который ты сломал, был намного лучше
этого», «Боже мой, сколько тебе еще нужно жемчужных серег?»
, «Если она его отдала Саманте, то это
уже через чур. Она обещала его мне. Ты должен с ней поговорить, пообещай мне.»
Я предположил, что все эти люди проделали долгий путь и нуждались в холодном
пиве. Но
вполне возможно, что они были просто мудаками.
Танунда мне очень понравилась, и я провел
наиприятнейший вечер, хотя ничего необычного и запоминающегося не произошло,
поэтому я вам расскажу небольшую историю, касающуюся меня и очаровательной женщины
– Катрины Вейч.
Катрина Вейч была моей самой старой подругой в
Австралии по двум причинам: потому что она была моей самой
старой приятельницей на этом континенте и потому, что она была достаточно
стара, чтобы быть моей матерью. Я встретился с ней на мельбурнском писательском
фестивале в 1992 году. Не могу вспомнить обстоятельств нашего знакомства, за
исключением того, что она обратилась ко мне и прямо сообщила, что в одной из
моих книг о языке были грамматические ошибки, она была старой закалки и не
терпела разгильдяйства, так же она просветила меня относительно некоторых
аспектов австралийской жизни, о которых я неосторожно обмолвился во время
брифинга. В результате мы посидели в кафе и выпили по чашечке чая, а на
следующий день я отправился к ней домой на
обед. Дом
ее был расположен близ станции Килд, и
там я познакомился почти со всей ее семьей. Все
ее дети, которых у нее было так много, что их сложно было сосчитать, были
взрослыми и жили отдельно, но почти все из них нашли повод, чтобы зайти к ней
во второй половине дня – занять инструмент, проверить почту, пошариться в
холодильнике. В такой семье я всегда мечтал родиться – счастливой, уютной,
приятно суматошной и наполненной попытками докричаться сквозь непрерывающийся
гомон, наподобие: «Посмотри на шкафу, который наверху.» Мне очень нравилась
Катрин. Она была забавной, заботливой и прямолинейной.
Так мы стали друзьями, хотя в
основном это была дружба по переписке. Она никогда не была в Америке, а я
приезжал в Австралию раз в год, если повезет, и далеко не всегда в Мельнбурн. Три-четыре
раза в год она отправляла мне длинные, непоследовательные письма, набитые
на неровно скачущей, своенравной пишущей машинке. Редко когда на их чтение уходило
меньше часа. Но одной странице могло быть
затронуто биллион разных тем – ее детство в Аделаиде, неадекватность некоторых
политиков (на самом деле, всех политиков), причин, по которым австралийцы так неуверены в
себе, чем живут ее дети. В большинстве случаев, она вырезала
и присылала статьи из Века, мельбурнской газеты.
Многое из того, что я знаю об Австралии – я
знаю благодаря
ей.
Я обожал ее письма. Они приходили из
такой дали – даже просто получить конверт из Австралии кажется мне каким-то
необыкновенным чудом – события,
описываемые в них, были простой обыденностью для нее и духозахватывающей
экзотикой для меня: поездка в город не трамвае, необычайная жара в декабре,
посещение лекции в Королевском мельбурнском институте, покупка штор в большом
местном универмаге – Давид Джонз. Я не знаю, как это объяснить, но не изменяя
ни мгновения
из той жизни, которая у меня есть, я хотел бы, чтобы все то, что она описывает,
было и в моей жизни. Поэтому своим увлечением Австралией, больше, чем чему
либо, я обязан ее письмам.
Ее письма всегда излучали счастье, а
последнее было особенно солнечным. Она и ее муж Джон собирались продать дом на
станции Кильда и перебраться на полуостров Морнингтон на
юге Мельбурна, чтобы реализовать давнюю мечту – приятно провести
остаток дней на морском побережье. После того, как Катрин отправила мне письмо,
у нее случился сердечный приступ и она умерла, повергнув в шок всех окружающих.
В этот приезд я как раз собирался заехать к ней. А
теперь все, что я могу для нее сделать, это
рассказать вам одну из моих любимых историй, услышанную от
нее.
В 1950 году подруга Катрины переехала
с семьей в новый дом, соседствующий с незастроенным участком. В один прекрасный
день бригада строителей появилась на участке, и
началось стрительство дома. Четырехлетняя
дочь подруги принимала живое участие в том, что
происходило на соседнем участке. Она маячила на границе своего
дома и соседнего, и в конце концов рабочие приняли ее в качестве, своего рода,
талисмана. Они болтали с ней, поручали ей несложные задания и в конце недели
подарили ей конверт с деньгами и сверкающую диадему в качестве оплаты за
трудовую неделю.
Она принесла деньги домой,
и мама, как полагается, поахала
в восхищении и предложила отнести деньги в банк и положить на ее счет. В банке клерк
так же поахал в восхищении, а затем поинтересовался, каким образом малышка
заработала карманные деньги.
- На этой неделе я строила дом, - с
гордостью ответила кроха.
- О, мой бог! И на
следующей неделе ты тоже будешь строить дом? – поинтересовался клерк.
- Буду, если нам наконец
привезут эти гребаные кирпичи, - ответила девчушка.
