Глава 1
http://thelifeafterjapan.blogspot.com.au/2012/05/chapter-i.html
Глава 2
http://thelifeafterjapan.blogspot.com.au/2013/02/2-1932.html
Глава 3
http://thelifeafterjapan.blogspot.com.au/2013/02/3.html
Глава 4 (I)
http://thelifeafterjapan.blogspot.com.au/2013/03/4-i.html
Глава 4 (II)
Глава 5
Когда австралийцам приглянется
какое-нибудь название, то они используют его по всюду. Виновником возникновения
этой досадной традиции следует считать шотландца Лаклана Маккуори - губернатора
колонии в первой половине 19 века; в число его основных достижений входит
постройка Великой западной магистрали, проложенной через Голубые горы, популяризация
названия Австралия (до него страну неопределенно именовали Новый Южный
Уэльс или Ботанический залив) и первая в мире и почти удавшаяся попытка называть
всевозможные места на континенте в честь себя любимого.
Вам
не удастся и шага ступить в Австралии, чтобы не наткнуться на очередное
напоминание о его существовании. Пробегите взглядом по карте и вы обнаружите
залив Маккуори, остров Маккуори, болото Маккуори, реку Маккуори, поля Маккуори,
порт Маккуори, кресло мисс Маккуори (смотровая площадка, с которой открывается
вид на Сиднейский залив) и город Маккуори. Я всегда представляю, как он сидит
за столом, разглядывает карту сквозь увеличительное стекло, и время от времени
кричит своему первому помощнику: «Молодой человек, а имеются ли у нас топи
Маккуори? Посмотрите на этот крошечный перелесок. У него пока нет наименования.
Как вы считаете, какое название ему подойдет?»
Кстати,
это еще не все из существующих объектов, названных в честь Маккуори. Его
фамилия использована в названии банка, одного из ведущих университетов, словаря,
торгового центра, катка и одной из главных улиц в Сиднее. И это я еще не
упоминаю сорок семь улиц, авеню, пролесков и террас в Сиднее, которые, согласно
Иану Моррису, названы в честь членов семьи Маккуори. Также мы не берем в расчёт
реку и долину Лаклан и все другие географические объекты, названые производными
от его имени, которое создало его неутомимое воображение.
Возможно
вам придёт в голову, что после Маккуори неназванных географических объектов
практически не осталось - так оно и есть, но один из приемников Маккуори, Ральф
Дарлинг, тоже умудрился воткнуть свое имя на карты повсеместно. В Сиднее вы
найдете залив Дарлинг, улицу Дарлинг Драйв, остров Дарлинг, мыс Дарлинг, районы
Дарлингхёрст и Дарлингтон. Помимо Сиднея о скромном существовании Дарлинга
напоминают низменности Дарлинга, горный хребет Дарлинг, бесконечное множество
Дарлингтонов и крупная река Дарлинг. Всё, что не названо в честь Маккуори или
Дарлинга, названо Хантер или Мюррей. И всё это создаёт страшную путаницу.
Если
ни одно и то же повсеместно повторяющееся название, так огромное количество похожих
наименований. На севере есть полуостров Кейп-Йорк, а на западе – полуостров
Йорк. Два выдающихся первооткрывателя 19 века носили имя Стюрт и Стюарт, и их
имена можно встретить везде, поэтому на загруженных развязках, где действовать
надо быстро и расторопно, приходится тормозить, чтобы разобраться: «Нам нужна
трасса Стюрта или Стюарта?» А так как обе трассы начинаются в Аделаиде и
заканчиваются через четыре тысячи километров в диаметрально противоположных
точках, то к выбору шоссе нужно подойти серьезно.
Я
размышлял о путанице с названиями и памятниками Лаклану Маккуори всё следующее
утро, так как провел большую его часть, путаясь в лабиринте первых и в поисках
вторых. Видите ли, я взял на прокат машину и пытался выбраться из сбивающего с
толку, бесконечно растянутого Сиднея. Согласно телефонному справочнику, в
Сиднее 784 жилых района и жилых кварталов, получивших собственные названия;
возможно мне кажется, но я, в бесполезной попытке отыскать не застроенный
домами уголок Сиднея, проехал через них все. Через некоторые районы я проехал
дважды – рано утром, а потом ближе к обеду. Когда я уже подумывал бросить
машину на одном из углов Парраматты –мне приглянулось это название, да и люди
уже начали узнавать и приветливо махать мне рукой – город выплюнул меня, как
попавшую в рот мошку, и я с удовольствием обнаружил себя на нужной мне дороге,
ведущей в Литгоу, Басраст и следующие за ними населённые пункты. Я ощутил
веселое головокружение, которое приходит, когда вы оказываетесь на новом и
неизведанном континенте.
В
течение нескольких последующих недель я планировал проехаться по, как я её называю,
«цивилизованной Австралии», занимающей правый нижний угол континента от
Брисбана на севере до Аделаиды на юго-западе. Эта территория занимает пять
процентов от всей площади Австралии, но на ней проживают около восьмидесяти
процентов всего населения, и практически все крупные города тоже расположены
здесь (Брисбан, Сидней, Мельбурн, Канбера и Аделаида). На всём огромном
континенте это единственное место, условно пригодное для обитания. Из-за своей
изогнутой линии побереже, больше прикован к суше, нежели чем к побережью.
Первым делом я направился в Канберу – занимательную, построенную наподобие
парка и, что весьма любопытно, слегка пренебрегаемую австралийцами столицу;
затем, по дороге в удаленную Аделаиду, я пересеку 1200 километров пустынных
пейзажей, чтобы в конечном итоге достигнуть Мельбурна, где меня – упрямого
странника с въевшейся пылью дорог – ожидают друзья, которые вытащат меня в
давно обещанное путешествие по кишащими змеями, неисхоженными туристами
Викторианским лесами - безмерно стоящим того, чтобы туда отправиться.ье часто
сравнивают с бумерангом, но мой интерес, на самом делДа и на пути туда есть на
что посмотреть. Я сгорал от нетерпения.
Сперва
мне нужно пересечь живописные и долгое время считавшиеся непроходимыми Голубые
горы, расположенные к западу от Сиднея. Горы не выглядят непомерно сложной
задачей: они мягко и равномерно укрыты зеленым плащом и всего лишь
незначительно возвышаются над равниной. Но на самом деле, они изрыты коварными
ущельями и каменистыми каньонами, местами они уходят перпендикулярно вниз на
несколько сот метров, а вся эта милая растительность при ближайшем рассмотрении
оказывается чрезвычайно спутанной и непроходимой. Голубые горы стали непреодолимой
преградой для дальнейшей экспансии в первые четверть века европейской
колонизации. Экспедиции раз за разом пытались найти дорогу, чтобы их пересечь,
но каждый раз возвращались ни с чем. Даже если удавалось проложить путь сквозь
глухие заросли, то прорваться сквозь извилистые ущелья было невозможно. Уоткин
Тенч, командир одной из экспедиций, доложил с объяснимым раздражением, что он
со своими людьми часами искал дорогу, чтобы выбраться из одного невероятно
глубокого ущелья, и только добравшись до вершины они обнаружили, что находятся
в противоположной стороне от того места, куда они намеревались попасть.
В
конечном итоге, Грегори Блэкслэнду, Уильяму Чарльзу Уэнтворту и Уильяму Лоусону
удалось прорваться сквозь непроходимый массив, к концу пути они пришли
обессиленными, ободранными и, как Уэнтворт мрачно заметил, измождёнными
«страдающим желудком» (позднее он говорил об этом при каждом удобном случае до
конца своей долгой жизни). Переход занял 18 дней, но как только они добрались
до воздушных высей горы Йорк, они были вознаграждены за всё великолепными
пейзажами, невиданными ранее белыми людьми. У их ног, куда хватало глаз,
развернулся солнечный, золотой рай - зелёный материк, которого хватило бы,
чтобы прокормить миллионы. Австралия могла бы стать могущественной страной. Когда
они вернулись в Сидней, новость стала сенсацией. Дорога сквозь глухие заросли
была прорублена менее чем за два года, и началось продвижение на запад
Австралии.
Современная
Великая западная автомагистраль, как ее помпезно и несколько романтично
именуют, проходит почти точно по тому же самому маршруту, которым прошли Блэкслэнд
и его компания около двухсот лет назад. Дорога, несомненно, выглядит
впечатляюще. Она поднимается вверх и ведет через горы, большую часть пути проходя
по узким перешейкам, где нет места для широкой современной дороги. Крутые
повороты, непредусмотренная возможность расширения Великой западной автомагистрали
– всё этобыло рассчитано на эпоху, когда автомобилисты надевали авиаторские
очки и заводили автомобиль, крутя ручку, чтобы завести двигатель. В нестоль
удаленном прошлом я проезжал по этим местам на Индо-тихоокеанском экспрессе, но
тогда виды из окна меня не впечатлили – проблески пейзажей появлялись на
мгновение сквозь высаженные забором эвкалипты, и тут же экспресс, который то и
дело погружался в непроходимые заросли, менял направление, и они исчезали – но
так, как я был погружен в изучение поезда, меня это не особо волновало. Поэтому
я с удовольствием любовался горами в близи, особенно прекрасны были сказочные
виды, открывающиеся в местности под названием Катумба.
Увы,
удача была не на моей стороне. Пока я ехал по коварным горным дорогам на
встречу с удалённой вершиной, мелкая изморось начала крапать на лобовое стекло,
клубящийся туман заполнил пространство между кунонивыемыми деревьями и
сассафрасами, которые маячили по обе стороны дороги. Довольно скоро туман
загустел и стал напоминать дымовую завесу. Мне никогда не приходилось подпадать
в такой густой туман. Через несколько мгновений у меня возникло ощущение, что я
веду небольшой самолет сквозь облака. Перед глазами у меня был капот, а потом
только белая пелена. И это всё, что у меня было, чтобы не выехать на встречную
полосу; дорога была нелепо узкой и извилистой, и при такой видимости каждый
неожиданный поворот я встречал вскриком удивления.
Наконец
я добрался до Катумбы, где туман был, кстати, ещё хуже. Город растворился, и на
его месте остались только жутковатые силуэты домов, которые изредка выплывали из
серой массы, подобно пугалам в карнавальную ночь. Двигаясь со скоростью не
больше чем пять километров в час, я дважды чуть не въехал в припаркованные
машины. Не имею ни малейшего представления, зачем я прямиком поехал на
смотровую площадку «Эхо», но раз уж я приехал в эту глушь, то решил
припарковаться и выйти посмотреть. Не удивительно, что кроме меня там никого не
было. Я подошёл к перилам, облокотился на них и огляделся, так как это принято
делать на смотровых площадках. Передо мной без единого движения стояла бездонная,
непроницаемая белая пустота, впрочем, как это обычно бывает во время туманов. К
моему удивлению, из пелены возникла пожилая супружеская пара, одеты они были щеголевато
и основательно, так как если бы они собирались провести здесь зиму. Оба передвигались
нетвёрдой походкой, но из них двоих мужчина выглядел особенно неустойчиво: одной
рукой он опирался на трость, а другой на жену.
Поравнявшись
со мной, они с удивлением заметили меня. «Сегодня ничего не видать,» - рявкнул
мужчина так, как будто это была моя вина. По тому как громко он говорил, я
догадался, что он туг на ухо. «Туман будет висеть еще 36 часов, - с
уверенностью сказал он, - фронт низкого давления на Тихим океане. Частое явление.»
Он глубокомысленно кивнул, присоединился ко мне, и мы вместе стали наблюдать за
пустотой.
Его
жена послала мне еле заметную улыбку, в которой одновременно были просьба о снисхождении,
рассказ о многолетнем терпении и немного грусти. «Может немного погодя прояснится,»
- предположила она с надеждой в голосе.
Он
посмотрел на неё так, как будто она сообщила ему, что собирается покакать прямо
здесь на асфальте. «Проясниться? Никогда это не проясниться. Это фронт низкого
давления над Тихим океаном.» В течение некоторого времени он смотрел на неё так
словно вот-вот ударит её своей палкой.
Однако это не повлияло на её
жизнерадостный настрой.
- Разве ты не помнишь, как небо
прояснилось, когда мы были на Банбури? - спросила она.
- Банбури? - недоверчиво переспросил он, -
Банбури? Это совсем в другой части континента. Это абсолютно другой океан, черт
его побери. О чём ты говоришь? Ты в своём уме?
Неожиданно для себя я опознал его акцент. Он
был из Йоркшира, ну или когда-то в далёком-далёком прошлом он был из Йоркшира.
- Тогда совсем не выглядело так, как будто
погода может улучшиться, - сказала она, обращаясь ко мне как к более
приветливому собеседнику, - а затем распогодилось и ...
- Женщина, это другой океан! Ты что не
только глупая, но и глухая?
Было очевидно, что это то, о чём они между
собой разговаривают на протяжении многих лет.
-В Индийском океане совсем другие
метеорологические условия. Совсем другие. Это и дураку понятно, - он помолчал
долю секунды, а затем прибавил, - Я полагал, что мы собирались выпить чашечку
чая.
- Мы собирались, дорогой, но мне
показалось, что неплохо было бы немного пройтись перед этим, - очень умело она вернула
его в прежнее расположение духа.
- Пройтись? Зачем? Ни черта же не видно.
Ты что слепа, точно также как глуха и глупа? Ближайшие 36 часов здесь не
распогодится.
- Я знаю, дрогой, но...
Через несколько мгновений они были всего
лишь голосами, доносившимися сквозь белую завесу, а затем и голоса исчезли.
Планируя подольше побыть в этих местах, я
остановился на ночь в Блэкхите, маленькой деревеньке, окруженной лесом и
расположенной несколькими километрами ниже Катумбы. Когда я глянул в окно перед
тем, как лечь спать, то последнее, что я там увидел было свет от фар машины,
медленно двигавшейся по автостраде, и мир, покрытый толстым одеялом серой мглы.
Выглядело это совсем не обнадеживающе.
Представьте мое удивление, когда я
проснулся и обнаружил свою кровать в лучах солнечного света - солнечные лучи
пробивались сквозь кроны деревьев. Я открыл дверь в мир, наполненный золотым
светом, светом таким ярким, что он на мгновение меня ослепил. Птицы пели
экзотическими голосами. Я не стал терять ни мгновения и вернулся обратно в
Катумбу.
Вид со смотровой площадки «Эхо» был
выдающимся: просторная долина, покрытая зеленью лесов и разбитая на интервалы
скалами с прямоугольными или изломанными остроконечными вершинами; и всё это
наполнено всепоглощающей, величавой тишиной. Небо было насыщено голубым и
безоблачным. Уже в 9 утра с уверенностью можно было сказать, что день будет
очень жарким. Около полутора часов я гулял по склонам гор, наслаждаясь видами
из разных точек, под разными углами, я посмотрел водопады и закрученные ввысь
песчаные скалы, известные как «Три сестры», и в конце концов безмерно довольный
я направился обратно в деревню, чтобы выпить кофе.
В 1930-ых 40-ых годах Катумба была
популярным убежищем для элегантных и разборчивых людей. Она отличалась от
вульгарных пляжей наподобие Бондай или каких-либо других, где всегда
присутствует вероятность наткнуться на юных Брюсов и Ноэлей, которые оголяются
гораздо больше, чем полезно для здоровья или пристало в их возрасте, или на
мужчин, использующих крепкие выражения. Развлечения в Катумбе были более
рафинированы: прогулки в лесу, терапевтические ванны с гидромассажем, танцы под
аккомпанемент оркестра вечерами. Нынешняя Катумба в отчаянии цепляется за то,
что осталось от былой славы. По главной улице разбросано небольшое количество
домов в стиле арт-деко, особенно прекрасен замечательный старый кинотеатр, хотя
большинство из этих построек, включая кинотеатр, были в нерабочем состоянии.
Я купил газету и отправился в кафе. Меня
всегда удивляет, что туристы редко себя утруждают чтением местных газет. Лично
для меня нет ничего более увлекательно - определенного ничего более
увлекательного из того, что вы бы могли делать в общественном месте с чашечкой
кофе в руке - чем чтение газет, изданных где-то на краю земли, и публикующих
статьи о жизни, о которой вы практически ничего не знаете. Обнаружить то, что
люди поглощены делами и событиями, которые не имеют никакого отношения к вам лично,
весьма успокаивает. Я обожаю читать о скандалах, в которые вовлечены министры,
имена которых я никогда не слышал, о преступниках, разыскиваемых в населенных
пунктах с блеклыми и незначительными названиями, истории о известных артистах и
мыслителях, имена которых никогда не достигали моего слуха, и я вынужден верить
в их таланты со слов журналистов. Ко всему этому ещё стоит прибавить, что я
люблю изучать рекламные приложения, чтобы понять, что модно носить на пляж в
этой точке мира, или что новенького есть для кухни, и что бы я мог купить, если
бы у меня были 400 тысяч австралийских долларов и причина, чтобы поселиться в
Даббо или Вуулуумаалуу. Есть в этом что-то привлекательное, почти преступное,
практически как рыться в шкафу незнакомца. Как еще можно получить столько
удовольствия всего за пару монет?
В этот раз я увлечённо читал дело о
клевете: два министра возбудили дело против издателя, опубликовавшего книгу,
содержащую непристойные и, как было доказано, необоснованные обвинения в
сексуальных домогательствах давно минувших дней. С каждым днём суд всё более
напоминал бодрящий фарс. Всего несколько дней назад бывший лидер оппозиции взял
слово и, безо всякой видимой для человека в здравом уме причины, начал вспоминать
животрепещущие истории о неуместном сексуальном поведении других министров,
которые не были никак связаны с обсуждаемой книгой или данным судебным
разбирательством. Но прежде всего, в этой истории мне показался занимательным
тот факт, что по странному стечению обстоятельств, обоих министров, вовлеченных
в процесс, звали Аббот и Костелло.
Как раз, когда я был поглощён чтением, я услышал
знакомый голос, громко и недовольно произносящий: «Это не клубничное варенье.
Это варенье из черной смородины.»
Я поднял глаза и увидел моих маленьких
друзей, с которыми я повстречался день назад. Без шляп, пальто и шарфов он
выглядели еще более хрупкими и миниатюрными. Все их вещи были аккуратно сложены
и размещены на стуле позади их, словно дожидаясь момента, когда их перенесут в
шкаф. Я подумал, что они носят всю эту одежду не столько для тепла сколько для
того, чтобы заполнить свой день, надевая её и снимая.
- У них нет клубничного варенья, котик, -
отвечала его жена голосом на тон ниже, - Девушка объяснила мне, что у них
осталось только варенье из черной смородины и мармелад.
- Я не хочу ни то, ни другое.
- Ну так не ешь ни то и ни другое, - было
сказано с едва уловимым оттенком усталости.
- Но, варенье уже на моем тосте.
- Нет, дорогой. Это мой тост. Тебе я
заказала донатс с вареньем.
- Донатс с вареньем? С вареньем донатс? Ты
что ненормальная? Я не ем донатсы с вареньем. А чай – холодный.
Я склонился над газетой, делая вид, что
читаю, но, выходя из кафе, я поприветствовал своих старых знакомых. Он, похоже,
не имел даже смутного представления о том, кто я таков. Я обратил внимание, что
донатс с вареньем был уже уничтожен, и только совсем маленький кусочек виднелся
на тарелке.
- Это молодой человек, которого мы
встретили на смотровой площадке,- пояснила жена, но всё внимание её мужа было
направлено на донатс: он пытался подцепить ложкой оставшийся кусочек, и ему
было не до меня.
- Ясная погодка, - заметил я
жизнерадостно.
- Так часто случается, - сказал мужчина,
слегка кивнув, и взглянув на меня прибавил, - я говорил, что это не будет
длиться дольше 36 часов.
- С нами уже случалось такое в Банбери, -
прибавила жена, - сначала был непроглядный туман, а потом в одно мгновение он
рассеялся, и небо прояснилось. Ты помнишь, дорогой?
- Тише, - ответил её пожилой супруг с
раздражением. Подталкивая ускользающее варенье пальцем, он поддел его ложкой и
отправил в рот с видом безграничного удовольствия, - тише.
И опять в путь. После Блэкхита дорога,
извиваясь, пошла резко вниз и перед тем, как уйти в покрытые травой плоскости,
ведущие к Басрасту, прошла через раскинувшийся у подножия гор Литгоу. Сейчас я
находился в сельской местности, известной геологам как бассейн Мюррей-Дарлинг. Равнины
по обеим сторонам были покрыты высокой белесой травой, которая вяло колыхалась,
на обочинах росли лютики, и всё это купалось в ярких, сладчайших солнечных
лучах. Время от времени встречались величественные деревья, бросавшие тень на
белые фермерские домики. Не было ни одного эвкалиптового дерева. Я с таким же
успехом мог бы находиться в американской глубинке.
Приветливый мир, где я теперь находился,
был не на столь девственен, как полагал Бакслэнд и его кампания, оглядывая его
с высот, находящихся у меня за спиной. Когда первопроходцы вышли из горных
лесных кущ, они обнаружили стадо коров - около сотни голов, мирно пасущихся и
жующих длинные стебли травы – все они были потомками тех коров, которые исчезли
в Сиднейской бухте годы назад. Случилось следующее: коровы обошли горы южнее и
прошли через переход. «Почему за 25 лет тоже самое не произошло с людьми?» –
это вопрос, которые редко задают, и на которой еще предстоит найти ответ.
Плодородные равнины были не столь
бескрайними, как считали первопроходцы. Земля, пригодная для пастбищ,
простиралась в глубь материка всего на несколько километров от береговой линии,
но даже это расстояние зависело от удручающих капризов природы. И всё еще
зависит. Все эти равнины были залиты стремительными потоками воды во время
наводнений в 1989, 1990, 1992, 1995, 1996 и 1998 годах. В то время как в
течение пяти лет бесконечные потопы заливали равнину Нянган, в городе Кобар,
находящемся в 130 километрах к западу, не выпало ни одной капли дождя. И если я
до сих пор всё еще не совсем ясно передал, то подчеркиваю еще раз – всё это
происходит в одной и той же стране.
Самое удивительное это то, насколько
тщательно эта земля выдавала себя за восхитительно гостеприимное местечко.
Фермы были аккуратно ухоженными, города, через которые мне довелось ехать, пронизывала
атмосферой уюта и достатка. Невозможно было поверить, что четырех миллионный метрополис
располагается совсем недалеко за холмами. У меня было ощущение, что я оказался
в затерянном, независимо от всех функционирующем мире. Здесь было то, с чем мне
не приходилось встречаться уже много лет. Заправки со старомодными насосами и
отсутствием навеса, так что заправляться приходилось под лучами палящего солнца
– я уверен, что Бог изначально задумал заправки именно такими. Металлические
ветряные мельницы наподобие тех, что стояли повсюду на канзасских фермах.
Крошечные города, населённые людьми, спешащими по своим делам, кивающими
друг-другу в знак приветствия. Со временем ко мне пришло озарение – я находился
в глубинке на Среднем Западе Америки, но это был Средний Запад многолетней
давности. Короче говоря, я с наслаждением и теплотой в сердце открыл, что за
пределами больших городов в Австралии всё ещё 1958 год. Это кажется
невероятным, тем ни менее так оно и есть. Я ехал по дорогам своего детства.
Частично это ощущение было вызвано
слепящим солнцем. Всё было заполнено чистым, нерассеянным светом, который может
литься только из невероятно ультрамаринового неба, и который трудно выдержать
даже асфальтированным дорогам; этот свет превращал все удалённые отражающие
поверхность в нестерпимо блестящие пятна. Вам приходилось видеть, как ярко
светит солнце в особенно ясные дни и заставляет сиять самые обыденные предметы
и пейзажи особенными красками, так что дома и строения, мимо которых вы обычно
проходите, заставляют вас остановиться своим неожиданным очарованием? Так вот,
у них в Австралии это сияние случается практически каждый день. Мне
потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что точно такой свет я видел
летом в Айове, когда был ребенком, и я с удивлением понял, как много лет прошло
с того момента, когда я последний раз видел это сияние.
Частично, разумеется, это было связано и
самой дорогой. Большинство австралийских автомагистралей двухполосные, и это
делает всё абсолютно другим. Когда вы едете по магистрали, вы не отрезаны от
мира, как когда вы едете по скоростным дорогам, но являетесь частью его,
связаны с ним. Пейзаж во всех его подробностях – у вас перед глазами, на
расстоянии вытянутой руки, а не размытый и неприятно помпезный задний план. Это
полностью меняет картину мира. И нет никакого смысла спешить, потому что это
приведет лишь к тому, что через какое-то время вы обнаружите себя в нескольких
метрах позади старого грузовика, перевозящего кур. Так может лучше неспеша
наслаждаться видами из окна? Поэтому нет всей этой сумасшедшей, бессмысленной
спешки: мне нужно обогнать вон того чувака, мне нужно протиснуться вперед, мне
нужно сделать еще пару километров – всё это делает дальние поездки утомительным
и страшно раздражает. Когда вы наконец добираетесь до города– это событие. Вы
не несётесь, а медленно и величаво скользите вперёд подобно морскому параду,
настолько медленно, что вы можете кивнуть прохожим или разглядеть ассортимент
товаров в магазинах вдоль главной улицы. «О, это неплохая цена для мужской
рубашки двойной вязки, - заметите вы вдумчиво, или же, – а раскладные стулья
были дешевле в Басрасте.» Я думаю не нужно пояснять, что это это вы
разговариваете сами с собой. Иногда, честно говоря, довольно часто, вы
останавливаетесь, чтобы выпить кофе и побродить по магазинам.
Потом вы опять выезжаете на трассу, и
первое что вы делаете это набираете скорость немного более той, что требуется –
просто срабатывает инстинкт, и упс... За поворотом вы оказываетесь в хвосте у
смердящего, нагруженного под завязку грузовика медленно взбирающегося в гору.
Вы сбрасываете скорость и расслабляетесь. Положив руку на открытое окно машины,
вы, придерживая руль кончиками пальцев, мягко крутите баранку. Уже много лет вы
не водили так машину. Так - вы водили машину, когда были подростком. Вы совсем
забыли, что вождение может приносить удовольствие. Я обожаю это чувство.
В дополнение к старомодности австралийских
дорог я обнаружил, что радиостанции в маленьких городах специализируются на
прошлогодних музыкальных новинках. И я не имею в виду музыку 60-х или 70-х, а
музыку гораздо более ранних периодов. Австралия это, наверное, последняя страна
в мире, где есть вероятность, включив радио, услышать Пегги Ли или Джулию
Лондон, и вполне возможно услышать даже Жизель МакКензи, чья популярность в
50-х может быть объяснена только обаятельной улыбкой и везением родиться в
эпоху дискриминации. Это было бы преувеличением делать столь огульные обобщения
в отношение австралийских провинциальных радиостанций, тем более, что я слушал
их всего каких-то там шесть или семь тысяч часов, возможно, я упустил что-то
стоящее, но я всё таки скажу: когда все современные памятники рассыпятся в пыль,
когда беспощадная рука времени сотрёт все следы двадцатого века, можно быть
уверенным, что в каком-нибудь провинциальном австралийском городке найдётся
диджей, который скажет: «А это была Дорис Дэй с её классическим хитом «Кве Сера,
Сера.» Мне это даже очень нравится.
Нравилось. Неделю или около того.
И так я проехал через Литгой, Басраст,
Блэйней и Линдхёст и в конечном итоге во второй половине дня прибыл в Ковру –
небольшой и опрятный населённый пункт, расположенный в долине Лаклан на берегу
реки Лаклан, названных в честь нашего старого приятеля господина Маккуори. О
Ковре я ничего не знал, но моментально обнаружил, что её название в истории
Австралии связано с позорным побегом в Ковре.
Во время второй мировой войны в Ковре
находился крупный лагерь военнопленных. В одной части лагеря находились две
тысячи итальянцев, а в другой – две тысячи японцев. Итальянцы были образцовыми
заключёнными. Преодолев чувство разочарования, вызванное их насильственным
отчуждением с мест ведения боёв и размещением их вдали от грохота орудий, в
солнечном месте, они обжились и стали извлекать плюсы из сложившегося
положения. Они так искусно скрывали свое разочарование, что некоторым могло
даже показаться, что они искренне радуются сложившейся ситуации. Они работали
на местных фермах практически без охраны. А их офицеры – я особенно люблю этот
момент – вообще передвигались без конвоя. Они могли свободно встать и пойти
куда бы они не захотели, единственное требование, которое им предъявлялось,
было закрывать плотно двери, чтобы не напустить мух. Зачастую их можно было
увидеть направляющимися в Ковру за пачкой сигарет или газетой, а возможно, и
чтобы пропустить стаканчик другой в гостинице «Лаклан».
Японцы представляли собой мрачный контраст
поведению итальянцев. Они отказывались работать и даже не шли на контакт.
Многие из них назывались вымышленными именами, настолько было постыдным для них
находиться в плену. В августе 1944 года, в полночь, курьезно и трагически 1100
из них совершили попытку массового самоубийства: вырвавшись из своих бараков с
криком «банзай», они набросились на сторожевой пост, размахивая бейсбольными
битами, ножками стульев и всем, что им пришло в голову использовать в качестве
оружия. Ошарашенные охранники начали стрелять по толпе, но силы были неравными.
Через несколько минут 378 военнопленных скрылись в окрестных лесах. Непонятно,
на что они рассчитывали. Потребовалось девять дней, чтобы взять их в кольцо.
Некоторым из них удалось уйти на расстояние 25 километров. В результате погибло
231 человек и 112 были ранены. Среди австралицев – трое погибло в день побега и
еще четыре во время поиска и поимки.
Эта история увековечена в фотографиях и
стендах, размещенных в туристическом центре Ковры, который, нужно отметить, был
замечательным: в одной из его задних комнат был расположен небольшой кинозал – и
это один из самых замечательных кинозалов, который мне доводилось видеть
вообще, и разумеется, из тех, что мне доводилось видеть в маленьких
провинциальных городках, расположенных в тьмутаракане.
За стеклом, на небольших подставках, были
выставлены предметы, принадлежащие военнопленным: книги, дневники, пара
фотографий в рамочках, бейсбольная бита и перчатка, пузырёк от лекарства,
японская настольная игра. Как только я вошёл, свет автоматически сменился на
приглушенный. Заиграла вводная музыка, а затем - это была самая завораживающая
часть программы – с одной из фотографий сошла молодая девушка, размер её не превышал
15 сантиметров, она, передвигаясь от одного экспоната к другому, рассказывала о
Ковре в 1940 году и о побеге военнопленных. У меня отвисла челюсть. Она не
просто передвигалась от предмета к предмету, а вступала с ними во
взаимодействие во время своего повествования – она обходила вокруг книжных
стопок и облокачивалась на подставки. Как вы, возможно, догадываетесь, я
попытался рассмотреть её с близкого расстояния и могу вам с уверенностью
сказать – не имеет значения насколько близко вы находитесь к стеклу стенда (а я
практически впечатался в него носом, как делают дети, когда хотят кого-то
рассмешить), разгадать в чём тут фокус всё равно невозможно. Её тело имело
чёткие очертания, она была в полном цвете и очаровательно произносила текст –
передо мной была привлекательная трёхмерная девочка 15 сантиметров. Я уже много
лет не видел ничего более захватывающего. Было очевидным, что скорей всего это
была проекция, подаваемая от куда-то снизу, но у этой проекции не было никаких
изъянов, не было прерывистости, не было грубости в очертаниях или искажений.
Для проекции она была невероятно реальной. Она была маленьким голограммным
совершенством. Сама история не стоила и ломаного гроша – взывающая к сочувствию
и информативная, как и все такого рода истории. Я просмотрел её от начала до
конца три раза и при этом не переставал удивляться.
- Здорово, правда? – сияя обратилась ко
мне наблюдавшая за тем, как я вышел из демонстрационного зала с удивлённым
лицом, смотрительница музея.
- Не то слово!
Догадываясь о моих вопросах, она протянула
мне ламинированную карту с объяснением устройства. Стенд создала сиднейская
компания, которая использовала оптический прием, известный человечеству ни
менее века. Трюк заключается в том, что изображение проецируется на стекло,
искусно установленное так, чтобы его не было видно зрителю. Но самый фокус был
в том, чтобы с виртуозной точностью наложить движение актрисы на экспонаты.
Наверняка, на это ушло несколько месяцев. Результат был потрясающим.
Я не могу промолчать. Когда им удастся
придумать, как заставить маленьких девушек танцевать у вас на коленках, они
проснуться миллионерами.
К концу дня я оказался в небольшом сельском
городке под названием Янг, который находится в шестидесяти километрах от Ковры
и Олимпийской трассы по направлению к Канбере и был весь засажен сливами и
вишнями. Я снял комнату в мотеле на одной из боковых улочек недалеко от центра.
Владелец, спортивного вида парень в шортах и в рубашке с короткими рукавами,
прочитал мое имя на регистрационной карте и сказал: «Добрый день, Бил. Добро
пожаловать в Янг,» - и энергично схватил меня за руку и начал её трясти, как
если бы совершал ритуал обращения меня в секретное сообщество. Насколько я могу
об этом судить, дружелюбие австралийцев всегда искренне и спонтанно, и это никогда
не перестает меня удивлять и вызывать восхищение. Никогда ранее владельцы
мотелей не пожимали мою руку с таким энтузиазмом, искренне радуясь тому, что
судьба свела нас вместе. «Рад, что ты остановился у нас,» - сказал он, всё ещё
тряся мою руку.
- Меня зовут Брюс, - сказал он, ну или
что-то в этом роде, но я не уловил, так как он практически оторывал мне руку, и
я был не в состоянии следить за беседой.
- Добрый день, Брюс, - неуверенно сказал
я, - меня зовут Бил.
- Да, Бил, мы это уже выяснили, - ответил
он и резко отпустил мою руку, - твоя комната номер шесть.
Я взял ключ, нашёл свою комнату, отпер дверь
и вошёл в неё. Комната, вплоть до мелких деталей, выглядела так, как будто всё
ещё шёл 1958 год. Я не имею ввиду, что её переоснащением никто с 1958 года не
занимался, или что-либо еще резко-неуважительное. Я просто констатирую, что
внутри комнаты был 1958 год. Стены были обшиты сосновыми панелями. Телевизор
был с круглой ручкой переключателя каналов. Сидение в туалете - обернуто
бумагой с надписью «продезинфицировано». В комнате я нашёл две открытки с видом
гостиницы и бумажный пакет, на нём было предупреждение, что это для моего
удобства, и просьба складывать туда несмываемый в туалете мусор. На пакете была
изображена женщина (подсказка, что, по всей видимости, пакет предназначен для
женских «личных» вещей, а не, скажем, для кукурузных огрызков или мелких
деталей двигателя). Женщина вполне могла бы сойти за Джун Кливер[1].
Я был невообразимо счастлив. Я бросил свою поклажу и отправился в плавящийся в
предзакатном жаре город. Теперь я мог наблюдать пятидесятые повсеместно. Я
заметил, что даже на дорожном знаке «осторожно дети» дети изображены в
униформах, которые были в ходу в пятидесятых: девочка в пышной юбке и мальчик в
шортах, наподобие силуэтного изображения Дика и Джейн[2].
Если судить поверхностно, то Янг совсем не
выглядел точной копией городов, в которых мне пришлось расти. Невероятно
широкие улицы (в провинциальных городах Австралии очень любят, чтобы улицы были
внушительно широкими), красные жестяные крыши, металлические козырьки над
тротуарами, которые как поля шляпы опоясывают каждое коммерческое здание – всё
это было несомненно австралийским. Но то, как всё вокруг было устроено, и
атмосфера, которой всё было наполнено, делало Янг до боли знакомым. В этом городе,
выезжая по делам, ехали в центр города и
оставляли машину, припарковав на обочине дороги Центральной улицы. Одно это
ввело меня в ступор на несколько минут. Я совсем забыл о той эпохе, когда
парковка на обочинах центральной улицы была общественной необходимостью. Я шёл
по улице, находясь в состоянии полной эйфории. За исключением банков и торговых
центров, весь бизнес был местного происхождения, со всей присущей ему
уникальностью и стилем подачи. Здесь были магазины, которых мне не доводилось
видеть уже много лет – починка и электротовары, выпечка, сапожная мастерская,
чайная, иногда в них можно было найти самое немыслимое сочетание товаров. На
противоположном конце центральной улицы, я наткнулся на нечто столь необычное,
что это заставило меня остановиться и изменить маршрут.
Я обнаружил магазин, специализирующийся на
товарах для питомцев и порнографической продукции. Я не шучу. Я сделал шаг
назад, чтобы прочитать вывеску, затем заглянул в окно, и в конце концов зашёл
внутрь. Это был малюсенький магазин, и я был его единственным посетителем. В
глубине магазина, на небольшом возвышении за стойкой кассы, сидел мужчина и
читал газету. Он не поздоровался и даже не подал вида, что он меня заметил, и
это выглядяло совсем не по-австралийски и показалось мне странным, пока мне не
пришло в голову, что он проявляет тактичность. Могу предположить, что большинство
его клиентов ведут себя именно так, как делал это я: ходят кругами в
чрезвычайной задумчивой заинтересованности кошачьей мятой или порошками от
блох, время от времени останавливаются, чтобы изучить этикетку на рыбьем корме
или чем-то в этом роде, и как бы невзначай оказываются в глубине магазина, в
отделе, где дыхание учащается. Как ни странно, но я повёл себя именно так. Секция
для взрослых была оборудована в отдельную комнату с деревянной перегородкой на
входе. Когда я подошёл к перегородке, то услышал негромкий электрический звук,
наподобие того, что раздается, когда офисные двери открывают дистанционно,
после чего перегородка раскрылась передо мной. Я в изумлении огляделся по
сторонам. Мужчина был всё так же поглощён чтением газеты. Казалось, что он
вообще не знает, что я нахожусь в его магазине, не говоря уже о том, что я стою
на входе в порно-рай. Я глупо улыбнулся и уже было собирался подойти к нему и
разъяснить, что он только что совершил вполне объяснимую, но нелепую ошибку,
что я совсем не являюсь доведенным до отчаяния извращенцем, остро нуждающимся в
печатной порно-продукции, что на самом деле я респектабельный путешественник и
писатель, зашедший в его магазин, привлечённый необычной комбинацией его
товаров. Затем мы с ним вместе посмеёмся и, возможно, даже обменяемся почтовыми
адресами.
Затем мне пришло в голову, что если я
куплю что-нибудь, я не утверждаю, что я буду здесь что-нибудь покупать, но
нельзя забывать, что я всё ещё ничего не купил своим детям, то мне меньше всего
хотелось бы, чтобы моя визитная карточка красовалась у него на стенде. Мне также
пришло в голову, что найти неожиданную взаимосвязь между двумя несочетающимися
товарами это моя прямая обязанность. Может быть «уход за домашним животным»
обозначает нечто совсем иное в австралийской провинции. Не говоря уже о
«любителе собак». Я предполагал, что полки внутри помещения могут быть заполнены
печатной продукцией с игривыми анималистическими названиями – «Племенной бык», «Кнут
и ошейник», «Овечьи шалости». Чем чёрт не шутит? Найти взаимосвязь было
определенно моей обязанностью, поэтому я придал лицу серьезное, вдумчивое
выражение и прошел сквозь перегородку.
На самом деле я никогда не был в подобных
заведениях раньше, и, когда я говорю это, я не имею ввиду порномагазины с зоологическим
профилем. Я имею ввиду самые обычные магазины для взрослых, и, надо признаться,
что я был поражён. Там внутри всё было про людей, а не про животных. И я не
хочу делать никаких более детальных комментариев по этому поводу, но глубине
зоомагазина города Янга определённо был не 1958 год. И это всё, что я могу
сказать по этому поводу.
II
Несмотря на то, что находка зоомагазина,
специализирующегося на порнопродукци, необычайно порадовала меня, цель моего
визита в Янг была более возвышенная. Мне необходимо было посетить музей, посвященный
периоду расцвета города, когда он был известен как поселение золотоискателей - Лэмбин
Флэт. В день прибытия идти в музей было уже поздно, но я нарисовался перед
дверьми музея ещё до 9 утра следующим утром, и обнаружил, что музей откроется
только в 10.
Я не люблю терять время понапрасну, поэтому
решил заполнить ожидание, отправившись позавтракать в кафе в центре города, и
подготовиться к посещению музея, немного почитав о нём. Спустя десять минут
меня можно было найти сидящим с чашечкой кофе и ожидающим яичницу с беконом в
пустующем заведении на главной улице Янга, одновременно я перелистыва
здоровенное сочинение об истории Австралии авторства Кларка Мэнинга, которое
приобрел несколькими днями ранее в Сиднее.
История золотодобычи в Австралии это
прекрасная, добрая сказка. Начинается она историей о Эдварде Харгрэйвзе,
приехавшем в Сидней из Калифорнии в 1849 году, чтобы разбогатеть. За два года
поисков он не обнаружил ничего, кроме грязи, зато он заметил, что золотонесущие
земли Калифорнии жутко похожи на земли Нового Южного Уэльса, расположенные по
другую сторону Голубых гор – речь идёт как раз о местах, где я сейчас
путешествовал.
Он поспешил обратно в Австралию, пока эта
же мысль не осенила кого-то еще, и начал поиск в руслах рек неподалёку от
Оранджа и Басраста, и вскоре обнаружил золото в промышленных масштабах. Спустя
месяц после того, как это случилось, около тысячи людей роились в этой
местности, переворачивая камень за камнем и внимательно простукивая поверхность
земли. Как только им стало ясно, что именно они ищут, они стали обнаруживать
золото повсюду. Австралия купалась в золоте. Один абориген, работавший на
ферме, споткнулся о глыбу и нашёл слиток золота весом 35 килограмм чистого
металла – до этого никто даже не мог представить, что возможно найти такое
количество золота разом. Этого золота могло бы хватить на то, чтобы прожить всю
оставшуюся жизнь в царственной роскоши, но нашедший его был аборигеном, и ему
не позволили оставить золото себе. Слиток остался во владении владельца участка
земли.
Как только золотая лихорадка начала
стихать, золото, в ещё большем количестве, обнаружили на граничащих территориях
новообразованной колонии Виктория. Австралию охватила золотая лихорадка, по
сравнению с которой золотая лихорадка в Калифорнии была жалкой и
неубедительной. Численность населения в городах и поселениях резко сократилась,
так как вся рабочая сила отправилась на поиски золота. Из магазинов исчезли
продавцы. Полицейские покинули свои посты. Жёны приходили домой, чтобы найти на
столе записку и отсутствие фургона. По предварительным подсчётам, на конец года
половина мужского населения в Виктории мыла золото, и еще тысячи съезжались в
Викторию на поиски с других стран.
Золотая лихорадка изменила судьбу
Австралии. До неё врядли кого можно было убедить поселиться на далёком
континенте. После неё - началось массовое переселение изо всех уголков земного
шара в Австралию. Менее чем за 10 лет Австралия приняла около 600 тысяч
новоприбывших, что более, чем удвоило её население. Основной прирост населения
пришёлся на Викторию, где были самые богатые золотые рудники. Мельбурн стал
больше Сиднея, и какое-то время был самым богатым городом в мире по
распределению богатства на душу населения. Но самое кардинальное изменение, пришедшее
вместе с золотой лихорадкой, было прекращение пересылки заключённых из Англии в
Австралию. Когда Лондон осознал, что высылка была не наказанием, а шансом, что заключенные
мечтают о высылке, сама идея о континенте, выполняющем роль тюрьмы, стала несостоятельной.
Флотилии с заключёнными отправляли в Западную Австралию вплоть до 1868 года (где
заключённые так же сумели найти золото в не менее обнадёживающем количестве),
но в целом золотая лихорадка 1850 года поставила точку под историей Австралии-тюрьмы
и положила начало истории Австралии-государства.
Несмотря на богатство, которое охотники за
золотом обнаруживали, их жизнь не всегда была мёдом, как казалось со стороны.
Из-за стремлений дать каждому равный кусок земли, старатели могли претендовать
только на мизерный участок – всего несколько квадратных ярдов, и здесь начинались
их проблемы. Когда в апреле 1860-го года в Ламбинг Флэт, как тогда называли
Янг, было обнаружено золото, прибыло невероятное количество охотников за
удачей. К 1861 году здесь находилось 22 тысячи человек, из них две тысячи
китайцев, и все они мыли золото на куске земли величиной с небольшой коврик. То,
что большинство не находило ничего, было неминуемо. Большинство старателей
начали бросать взгляды полные досады на китайцев, со стороны казалось, что они
переносят жару и лишения легче, чем их европейские собратья, их умение
договариваться и работать сообща тоже создавало впечатление несправедливого
преимущества. Также казалось, что они находят больше золота. Кроме того, они
были китайцами. В результате белые старатели решили пойти и набить морды
китайцам. Это наверняка поможет исправить ситуацию. Таким образом в середине
1861 года ощутимое меньшинство на белых рудниках - две или три тысячи человек -
устроило погром. Это было хорошо спланированное мероприятие. Начнём с того, что
восставшие организовали духовой оркестр, исполнявший «Правь Британия» ,
«Марсельезу» и другие мелодии подходившие для событий, нарушающих общественный
порядок. Был изготовлен огромный стяг, который они несли в руках; позднее он
был канонизирован и вошёл в историю Австралии. Итак, звучала музыка, подобная
той, что обычно звучит в парках на выходных, и под неё старатели шли по
китайском районам, избивая китайцев рукоятками от кирки или чем еще похуже,
грабя их и поджигая их палатки. Затем, чтобы завершить этот день достойно, они
зачем-то подожгли здание суда. Позднее одиннадцать человек, участвовавших в
погроме, пытались судить, но никто не был осужден. Нет ни каких сомнений, что
это не та история, которой можно гордиться.
Я не могу рассказать вам о том, что
произошло сразу после этих событий. Мэнинг Кларк, а я вынужден признать, что он
является самым злобным историком, упоминает, что в этом столкновении погиб один
белый старатель, и не даёт даже намека относительно числа погибших или раненых
китайцев. Также он не упоминает о том, что с китайцами произошло после этих
событий – были ли они вынуждены навсегда скрыться из этих мест или же вернулись
обратно к работе после того, как волнения улеглись. Очевидным является то, что
события в Лэмбинг Флэт послужили предпосылкой для принятия политического курса,
известного как политика белой Австралии, который запретил въезд «цветных»
иммигрантов из неевропейских стран вплоть до 1970 года. Если сказать, что эта политика
окрасила все аспекты жизни Австралии на целый век, то это вовсе не будет каламбуром.
Музей Лэмбинг Флэт был большим, старым,
одноэтажным кирпичным зданием. Я был там как раз к открытию парадного входа –
эта процедура сопровождалась звоном ключей по ту сторону двери и, похоже,
включала в себя отвинчивание болтов и открытие задвижек. Я заподозрил, что посетители
были редкой случайностью в этом музее, потому что, когда дверь наконец была
открыта, женщина, открывшая её, чуть не выпрыгнула из кожи: «Какое удачное начало
дня!»-заявила она, а потом беспрестанно счастливо хихикала, как будто я
постоянно смешно шутил. Это не имеет значения, но она судя по всему была рада,
что я пришёл в музей; после того, как я заплатил ей три доллара за вход, она
посоветовала мне не спешить и обращаться к ней сразу же, как только у меня
возникнут вопросы.
Музей был огромным, и всё это пространство
было заполнено самыми невероятными вещами: утюгами, обувными болванками,
детскими колясками, старыми фонарями, старыми деталями различных механизмов. За
исключением паутины, всё было в точности как в сарае моего дедушки. В углу
основного зала я обнаружил ключевой экспонат музейной коллекции – флаг погрома
1861 года. Он известен как «подъемный флаг», потому что по краям у него вышито:
«Встань и скажи: Нет китайцам!» Австралийский журналист Джон Пилгер в своей
книге «Покрытая тайной страна», которую я прочитал до поездки, полагает, что
музей скорее прославляет события тех лет, не выражая ни грамма покаяния. Может
так и было, когда Пилгер приезжал сюда – его книга была издана в 1991 году – но
теперь всё поменялось. Пояснительные таблички тактично и сбалансированно
сообщают о погроме, хотя и курьёзно оставляют без ответа вопрос о количестве
жертв с обоих сторон.
Музею не было конца и краю, казалось, что
в нём собрано всё, чём кто-либо из живущих в Янге когда-то владел и в чём
больше не нуждался: швейные машины, арифмометры, винтовки, свадебные альбомы,
крестильные платья. На столе стояла большая банка, до верху заполненная черными
шариками – тысячи и тысячи шариков. Я уставился на них, пытаясь понять, что это
такое.
- Это семена рапсы, - произнёс голос у
меня за спиной, звучавший настолько близко, что я невольно подпрыгнул. Я
обернулся и увидел смотрительницу музея, с которой встречался на входе.
- Ой, вы меня напугали, - сказал я, на что
она улыбнулась с таким видом, что у меня возникла мысль, что она сделала это
нарочно. Мне пришло в голову, что люди в Янге таким образом скрашивают
повседневную унылость дней.
- Вы всё смогли найти? – спросила она.
Я посмотрел на неё с любопытством. Откуда
мне знать, смог ли я найти всё или нет? Но я ответил: «Да, всё,» - а затем
вежливо добавил:
- Очень интересный музей.
- Да, у города богатая история, -
согласилась она и обвела зал таким взглядом, как будто она считала, что история
даже слишком богатая.
Мой взгляд вернулся к банке с семенами.
- Вы выращиваете много рапсы в окрестностях?
– спросил я.
- Нет, - коротко ответила она.
Я вдумчиво осмысливал её ответ, пытаясь
придумать, что можно было бы ещё сказать по этому поводу.
- Ну у вас есть семена на случай, если вы
решите выращивать. – поделился я хорошей идеей.
- Некоторые люди называют её... полевой ларвой,
- сказала она, значительно приподняв брови, при этом последние два слова она
практически прошептала.
- Да уж, - сказал я, придав своему голосу тон, который мне казалось должен
был звучать как заинтересованность.
- Но я предпочитаю рапса.
- Я тоже, - согласился я, сам не зная
почему. Хотя у меня и нет никакой личной точки зрения относительно названий
семян, но мне показалось, что будет благоразумней согласиться с ней в данной
ситуации.
К счастью раздался звон колокольчика,
наподобие тех, что звенят, когда заходишь в магазин, и она, извинившись передо
мной, направилась к входу в музей. Так как я посмотрел всё, что мне было
необходимо, и хотел перейти к следующему пункту программы, то я переждал
полминуты, и направился вслед за ней. На входе пожилая пара приобретала билеты.
Проход был достаточно узким, поэтому мне пришлось подождать, пока они пропустят
меня к выходу, и я, проходя, поблагодарил седовласую женщину.
- Вам понравилось, не так ли? – спросила
она меня.
- Очень, - соврал я.
- Вы в отпуске? – поинтересовалась дама,
заинтересовавшись моим акцентом.
- Да, - опять соврал я.
- Как вам нравиться Австралия?
- Очень, - это не было ложью, но она
смотрела на меня с сомнением в глазах и мне пришлось прибавить: «честное
слово.»
Затем произошла странная история, ну
хорошо, мне кажется, что это весьма странная история. Дама приложила руку к
моему лбу и с сочувствием сказала:
- Я надеюсь, что все будут добры к вам.
Я с удивлением на неё уставился.
- Конечно будут. Все австралийцы очень
приветливы, - ответил я ей.
Она посмотрела на меня с искреннем
желанием знать правду.
- Вы правда так считаете?
Не поймите меня неправильно. Все
австралийцы – прекрасные люди, но когда они погружаются в самоанализ – это
выглядит несколько странно.
- Да, - кивнул я утвердительно, - австралийцы
всегда приветливы.
- Разумеется австралийцы приветливы,
Мариэн, - прогромыхал её муж, - черт подери! Отпусти бедного молодого человека.
Я не сомневаюсь, что у него есть куда пойти.
Очевидно он принадлежал к другому, более
душевному архетипу австралийцев, к тому, который полагает, что всех, кто не был
достаточно удачлив, чтобы родиться в Австралии, с детства преследует злой рок,
и в довершении, у них, наверняка, члены маленькие.
Возможно он прав. Разумеется только
относительно места, где следовало бы родиться. Пришло время двигаться дальше в
Канберу.
[1]Джун Кливерм – знаменитая в 1950-х годах
американская актриса. Американский зритель помнит её по сериалам, где она
играла в основном идеальных жён и матерей семейства. (прим. переводчика)
[2]Дик и Джейн – главные герои книг,
написанных Уилямом Греем и Зерной Шарп, для обучения детей чтению в Америке,
начиная с 1930 и вплоть до 1970. (прим. переводчика)
